Пожав плечами, императрица отвернулась от него и обратилась к Кларе Рейфенштейн, рядом с ним опустившейся на колени.

   — Вы признаете святую православную Церковь? — спросила она ледяным тоном.

   — Да, ваше величество, — ответила девушка, вся дрожа от страха. — Я родилась в Германии, но, когда приехала сюда, я приняла православие. Его сиятельство граф Пётр...

   — Хорошо, — сухо оборвала её Елизавета Петровна, — значит, всё в порядке. Идите же с полковником Бекетовым к алтарю. Вы, Анна, также подойдите к камергеру фон Ревентлову. Мой обер-камергер и граф Пётр Шувалов будут вашими шаферами, священнослужитель благословит ваш союз перед Богом.

Лицо Клары озарилось счастьем, такая неожиданная развязка привела её в восхищение: настал конец её беспросветной, унылой жизни; этот изящный, молодой, красивый офицер, которого удивительная судьба сегодня снова привела на её путь, будет принадлежать ей, чего ей и не снилось. Быстро, как бы боясь, что такое огромное счастье ускользнёт из рук, Клара схватила руку Бекетова, смотревшего неподвижно, как в остолбенении, на императрицу, и повела к алтарю, у которого уже стояли коленопреклонёнными фон Ревентлов и Анна, оба глубоко взволнованные, держа друг друга за руки. Иван Иванович Шувалов и граф Пётр Иванович, следуя повелению государыни, во время обряда венчания держали венцы.

Елизавета Петровна внимательно следила за выражением лица Ивана Шувалова во время этого священного обряда; но если в её душе и была тень сомнения или подозрения, то она должна была исчезнуть. Обер-камергер смотрел на молящуюся Анну спокойно и покровительственно, так что императрица окончательно развеселилась... И безмятежно счастливая, милостивая мать отечества после выхода из храма, подозвала к себе новобрачных.

   — Благодарю вас, княгиня, — сказал Иван Шувалов, воспользовавшись моментом, когда весь двор столпился близ императрицы, чтобы не проронить ни одного её слова, — вы поступили, как настоящий друг, и помогли мне снова стать самим собой.

   — Я знала — вы будете благодарны мне, — ответила княгиня Гагарина так же тихо, — что может быть прекрасней дружбы, бросающей цветы на путь к славе!

Оба они стали позади кресла императрицы.

При всеобщем напряжённом внимании Елизавета Петровна промолвила:

   — Я не хочу ограничиться тем, что соединила узами брака эти любящие сердца; я хочу позаботиться также об их дальнейшей судьбе. Мой племянник, — продолжала она, обращаясь к великому князю, — сообщил мне, что желает произвести реформы в управлении своим герцогством Голштинией и намерен послать туда барона Ревентлова в качестве уполномоченного.

Великий князь посмотрел на императрицу с изумлением, так как по этому поводу не объяснялся с ней ни единым словом. Только Пехлин, его голштинский министр, мог сообщить об этом государственному канцлеру или даже самой императрице. В первый момент он не мог проронить ни слова, его лицо побагровело, от гнева и, несмотря на долголетнюю привычку к повиновению своей тётке, он готов был бы, пожалуй, сделать какой-нибудь резкий выпад, если бы в это время не выступил вперёд граф Линар. Его светло-голубые глаза выпучились более обыкновенного, и заикающимся от недоумения голосом он сказал:

   — Боже мой, как же так, ваше величество! Послать уполномоченного в Голштинию теперь, когда, согласно обнадёживающим словам его императорского высочества, быть может, скоро состоится соглашение об уступке Голштинии моему высокому государю?

При этом неуместном, недипломатичном вмешательстве Екатерина Алексеевна бросила торжествующий взгляд стоявшему против неё Уильямсу, и тот ответил ей лёгким кивком и тонкой усмешкой.

Императрица на слова Линара ответила вежливо, но очень твёрдо и решительно:

   — Если мой племянник, при полном моём одобрении, решил произвести реформы в своём герцогстве и с этой целью посылает в Голштинию своего уполномоченного барона Ревентлова, то, очевидно, переговоры, ради которых вы, граф, явились сюда, не могут продолжаться далее и ваше присутствие здесь, одинаково приятное как моему племяннику, так и мне, может послужить лишь к выяснению спорных вопросов, возникших между Данией и Голштинией относительно пограничных владений, и, я не сомневаюсь, вы постараетесь разрешить эти вопросы и устранить все недоразумения.

Она слегка поклонилась графу Линару, давая тем понять, что для неё этот вопрос исчерпан.

Граф Линар отступил смущённый и смотрел кругом с растерянным видом. Он не мог сообразить, что его миссия, предпринятая так удачно, вдруг неожиданно потерпела крушение.

Между тем на лице великого князя не было и тени неудовольствия. Он радостно улыбался и кивал в знак полнейшего одобрения слов своей царственной тётки. Будучи по природе безвольным, нерешительным, он почувствовал, как гора свалилась с плеч, когда императрица своим решением положила конец его душевной борьбе между чувством дворянина, дорожащего своим родовым владением, и соблазном приобрести значительную денежную сумму.

   — Всё готово, — продолжала императрица, — молодые супруги могут проститься с нами и отправиться в путь. Запутанные дела Голштинии требуют скорейшего вмешательства герцогского уполномоченного.

Она милостиво протянула руку фон Ревентлову, и тот приложился к ней губами.

Пётр Фёдорович тоже подошёл к Ревентлову и, ласково похлопав его по плечу, сказал:

   — Поезжайте, поезжайте сейчас! Поздравляю вас с молодой женой. Мою доверенность и инструкции вам перешлёт Пехлин. Сообщите мне в скором времени, как нашли вы там положение дел.

   — И позаботьтесь, — сказала великая княгиня, также подошедшая к Ревентлову, — чтобы Элендсгейму не было причинено несправедливой обиды.

Барон Ревентлов обменялся взглядом с княгиней Гагариной, холодно простился с Иваном Ивановичем Шуваловым и вышел вместе с Анной.

   — Полковник Бекетов, — позвала Елизавета Петровна тоном строгого военного приказа.

Полковник подошёл.

   — Я простила вам упущение по службе, — продолжала государыня. — Благодарите Бога, смягчившего моё сердце! Но я не могу оставить при себе адъютанта, оказавшегося недостойным возложенного на него доверия. Вы переводитесь в армию в чине, соответствующем вашему званию полковника моей гвардии. Местом вашей службы я назначаю город Самару. Вы отправитесь туда немедленно, а дальнейшие распоряжения получите через местного губернатора. Сани поданы.

Сделав едва заметное движение головой, она холодно отвернулась от Бекетова. Клара, мало смущённая таким немилостивым отпуском, сияя от счастья, взяла мужа под руку и увела его. Елизавета Петровна уже решила пройтись, по обыкновению, среди своих придворных, как вдруг её взгляд остановился на Брокдорфе, который хотя и терзался завистью к участи, выпавшей на долю Ревентлова, но всё же был счастлив, что гроза миновала, не задев его, и, весело улыбаясь, стоял в первом ряду великокняжеской свиты.

   — А, господин Брокдорф, — сказала государыня, гневно сдвинув брови, хотя костюм камергера, сиявшего всеми цветами радуги, вызывал у неё невольную улыбку, — вы сделали бы лучше, если бы скрылись, а не старались попасться мне на глаза. С каких это пор разрешено в моей столице похищать молодых девушек?

Брокдорф побледнел как смерть, он с ужасом смотрел то на императрицу, то на Ивана Шувалова, который мерил его надменным взглядом.

   — Ваше величество, я прошу у вас милосердия, — пробормотал Брокдорф, — если бы я мог подозревать, что совершу что-нибудь неугодное вашему величеству... я делал только то, что было мне приказано его высокопревосходительством...

   — Барон, я очень мало склонен ходатайствовать за вас перед её величеством, — вставил обер-камергер, грозно насупив брови, — если вы осмелитесь вмешивать меня в дела, противоречащие законам страны.

Императрицу, казалось, сильно забавлял испуг Брокдорфа, и ей захотелось ещё больше напугать его; она сдвинула брови и, стараясь принять суровый вид, сказала:

   — Да, да, барон, не пытайтесь защищаться. Хотя дело закончилось благополучно, но всё же насильно увозить девушку в Петербурге — шутка плохая, и, если бы Евреинов потребовал вашего наказания...