— Он явился сюда в качестве приказчика купца-еврея Завулона Хитрого, — заметила княгиня, — чтобы устроить побег своей возлюбленной.

   — А ты, дитя моё, — спросила императрица, обращаясь к Анне, стоявшей перед нею на коленях, вся дрожа, с опущенным взором, — неужели ты действительно так сильно любишь этого чужестранца, что ради него готова покинуть и своего отца и своё отечество?

Анна, взглянув на императрицу своими большими, блестящими от слёз глазами, ответила:

   — Да, ваше величество, я не могу Поступить иначе; так, видно, предопределено мне. Я лучше согласна умереть вместе с ним, чем жить без него. Я решила бежать с ним, когда отец хотел принудить меня отказаться от него, и мы бежали бы в ту ночь, после празднества во дворце вашего величества... если бы меня не привезли сюда, — прибавила она нерешительно, испуганно поглядывая на Ивана Шувалова.

   — Это правда? — спросила императрица. — Кто привёз тебя сюда?

   — Барон Брокдорф, — ответила Анна. — Я считала его другом барона Ревентлова и доверчиво села с ним в сани, зная, что барон Ревентлов был занят по службе в этот вечер.

Елизавета Петровна потупилась в едва заметном замешательстве.

   — Барон Брокдорф действовал по моему поручению, ваше величество, — сказала княгиня Гагарина. — Я просила его об этой услуге, и он... не мог отказать мне, — прибавила она игривым тоном.

   — Понимаю! — улыбаясь, сказала императрица. — А я-то заподозрила его! — прошептала она и бросила нежный, любящий взгляд на Ивана Ивановича Шувалова, который угрюмо потупился и, казалось, не принимал никакого участия в том, что происходило вокруг него. — Теперь я хочу положить конец всей этой путанице, — прибавила она. — Что, Евреинов здесь?

Александр Шувалов поспешно вышел и почти тотчас же ввёл в приёмную Евреинова.

   — Отец! — воскликнула Анна. — Я здесь! Прости меня!

Лицо Евреинова озарилось счастьем, но лишь на миг, он мрачно отвернулся от неё, бросился перед императрицей на колени и поцеловал край её одежды.

   — Твоя дочь провинилась перед тобою, Михаил Петрович, — сказала Елизавета Петровна, милостиво кивнув ему. — Мне всё рассказали; она переступила заповедь повиновения родителям.

   — Она виновна, очень виновна, ваше величество! — сказал Евреинов. — Много горя причинила она мне своим поступком!.. Чтобы оградить от мирских соблазнов, я хотел отдать её в монастырь, и, если бы она последовала моей воле, над нею было бы благословение небес, между тем как теперь...

Он переводил мрачный взор с Шувалова на Ревентлова, тщетно стараясь уяснить себе эту сцену.

   — Да, у тебя есть основания гневаться, — сказала императрица, — твоя дочь неправа пред тобою так же, как и барон Ревентлов, камергер моего племянника. Если бы я знала о твоих намерениях отправить Анну в монастырь, я помогла бы тебе в этом. Но что же теперь делать? — продолжала она. — Я застала фон Ревентлова в комнате твоей дочери, и теперь она уже не может быть под покровом Царицы Небесной. Остаётся один только путь, чтобы спасти её имя и честь. Не захочешь же ты, чтобы я употребила меры строгости против твоей родной дочери?

Яркий румянец вспыхнул на лице Анны, и она вызывающе посмотрела на императрицу.

Княгиня Гагарина, стоявшая позади Елизаветы Петровны, прижала палец к губам. Анна потупилась, но яркая краска, заливавшая её лицо, не сходила.

Мрачно и скорбно посмотрел Евреинов на свою дочь и грустно покачал головой.

А государыня между тем продолжала:

   — Итак, я, императрица, прошу у тебя руки твоей дочери для камергера моего племянника.

   — Великая государыня! — произнёс Евреинов с угрюмой решимостью. — Человек, причинивший мне столько горя, похитивший сердце моей дочери, — чужестранец.

   — Я сватаю его, — сказала императрица с величием.

Евреинов скрестил руки на груди и низко склонил голову, но затем возразил:

   — Он не только чужестранец, он еретик. Ваше величество, я уверен, что вы не пожелаете принудить меня, вашего верноподданного и преданного слугу православной Церкви, вручить судьбу моего ребёнка не правоверному, не находящемуся под покровом святой православной Церкви. Пусть лучше моя дочь будет опозорена здесь, на земле, нежели погубит свою душу в вечной жизни.

Елизавета Петровна молчала, потупившись под упорным взглядом Евреинова, а затем, после некоторого размышления, сказала:

   — Мой племянник, великий князь, отрёкся от своей еретической веры и принят в лоно православной Церкви; я уверена, что его подданный готов сделать то же и охотно примет веру, которую исповедует его возлюбленная.

Ревентлов испуганно взглянул на императрицу; в его душе происходила отчаянная борьба. Анна замерла, глядя на него с трепетом, вопросительно.

Долго, глубоким взглядом, словно читая в её душе, смотрел Ревентлов в лучистые глаза Анны; лицо её светилось неземным сиянием чистоты, и, решившись, он произнёс наконец:

   — Да, Тот, Кто принёс в мир любовь, не может желать, чтобы любящие разлучились из-за внешнего различия в обрядах. Я хочу исповедовать одну веру с тобою, моя возлюбленная, и в одной молитве с тобою воссылать Богу благодарность наших сердец.

Императрица вздохнула с облегчением и сказала:

   — Ну, Михаил Петрович, тебе нечего более возражать. Если барон Ревентлов присоединяется к единой святой православной Церкви и готов вступить в брак с твоей дочерью по её уставу, то ты не можешь отказать императрице, просящей у тебя её руки.

Евреинов, покачав головой, нерешительно сказал:

   — Не знаю, угодно ли святой Церкви такое присоединение, которое совершается на основании мирских соображений.

   — Ах, отец, как можно так говорить! — воскликнула Анна. — Разве это только мирское, если наши души хотят соединиться навеки, чтобы исповедовать одну и ту же веру? Наш всемилостивейший великий князь, — продолжала она, вся оживляясь, — также присоединился к православной Церкви, чтобы унаследовать Российское государство, которое, как бы велико и славно оно ни было, всё же есть нечто внешнее и мирское. Душа же человеческая, как бы ничтожна она ни была, есть нечто божественное, вечное.

   — Она права, — сказала императрица, — а ты не прав, Михаил Петрович. Ревентлов сегодня же примет православие, я сама дам разрешение обойтись без продолжительной подготовки, и в моём присутствии, перед всем моим двором, благословение Церкви соединит их обоих. Анна получит дворянское звание, а твоему дому, Михаил Петрович, и твоим потомкам я дарую на все времена свободу от всех тягот и податей.

В этот же момент княгиня Гагарина сказала:

   — Я не сомневаюсь, что Иван Иванович Шувалов, так охотно помогавший мне покровительствовать союзу этих детей, присоединится ко мне, чтобы достойным образом обеспечить их будущность. С разрешения государыни, я приму на себя так же часть приданого для молодых и надеюсь, что...

Обер-камергер прервал её и заявил высокомерно, с издёвкой:

   — Ничего нельзя делать только наполовину. В моих санях, что стоят у подъезда, находится сундук, содержимое которого может положить начало их беспечному существованию. Пусть этот сундук принадлежит им; кстати, ведь он и был предназначен, — прибавил он с лёгкой дрожью в голосе, — для обеспечения будущности Анны Михайловны.

Густая краска залила лицо голштинского дворянина, и он бросил грозный взгляд на обер-камергера; Евреинов также сделал отрицательное движение рукою и сказал резко, с оттенком горечи:

   — Его высокопревосходительство Иван Иванович Шувалов привык раздавать щедрою рукою; но я прошу вас, ваше величество, разрешить мне с всепокорнейшей благодарностью отказаться от этого дара. Я трудился всю свою жизнь и достаточно богат сам, чтобы дать своей единственной дочери такое приданое, которое дало бы ей возможность с достоинством занять место супруги камергера его императорского высочества. Его высокопревосходительство, — продолжал он почти резко и насмешливо, — сделал для моей дочери уже то благо, что привёл её к этому пресловутому счастью, так пусть же он не лишает себя своих сокровищ и разрешит мне самому позаботиться об обеспечении своей дочери.