— Мне досадно, — отвечал Педрилло, — что от глупой его болтовни ты можешь подумать, что я имел намерение повредить тебе; а я сам собирался после обеда рассказать тебе всю историю. Я предвидел, что из твоего Ментора не выйдет для тебя ничего неприятного, что, напротив того, он понравится аббату.
— Ну, и тем лучше. Не будем больше говорить об этой истории, которая так благополучно окончилась. Не будем портить нынешнего вечера, который обещает быть очень весёлым... Посмотрите-ка, какой красавец подсел в наше соседство. О чём это он так долго разговаривает с половым? Видно, иностранец не умеет спросить, чего хочет.
— Вот, — сказал Педрилло Мише, — извольте доказать, что ваша светлость действительно сорвалась с Вавилонской башни. Придите на помощь к этому несчастному чужеземцу, находящемуся в таком безвыходном положении.
— Его языка, — отвечал, смеясь, Миша, — на Вавилонской башне не преподавали.
— Ну так если вашей светлости не угодно выручить этого интересного иностранца, то я сам его выручу. Пойду проэкзаменую его по языкам, которые сам знаю.
Сказав это, Педрилло с важной осанкой подошёл к иностранцу.
— Вы, вероятно, не француз, милостивый государь? — спросил он очень серьёзным голосом.
Иностранец промолчал.
— Господа! Я сделал важное открытие: господин этот — не француз! — торжественно объявил Педрилло товарищам.
Иностранец промолчал и гневно посмотрел на Педрилло.
— Этот господин и не итальянец, — сказал Педрилло, — посмотрим, может быть, он говорит на мёртвых языках?
— Долго ли намерен ты, Каталина, употреблять во зло наше терпение, — спросил Мира.
Иностранец сделал движение, что хочет встать с места.
— Он в древнем римском языке не сильнее, чем в новом, господа, — сказал Педрилло, — но по глазам его видно, как ему прискорбно, что он не может оценить моё красноречие. Ну-ка по-гречески:— Уважаемый чужеземный иностранец...
Иностранец выскочил из-за стола и пошёл прямо на отступающего Педрилло.
— Чёрт побери! — закричал он самым чистым русским наречием. — Надоел до смерти, с... собачий сын!
Услышав родные слова, Миша пошёл к иностранцу навстречу.
— Не могу ли я быть тебе полезным? — сказал он. Половой, кажется, не понимает, чего ты хочешь.
— Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему...
Миша перевёл половому требование иностранца.
— С кем я имею честь говорить? — спросил Миша.
— Что тут за честь? Это — пустая фраза, — отвечал иностранец, — я князь Никита Волконский, — надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам... Сын князя Фёдора Львовича, — может быть, слышал... А ты кто такой?
— Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.
— И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?
Миша рассказал Волконскому всё, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарём русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Пётр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.
— Брат мой немножко говорит по-французски, — сказал князь Никита. — Он завёл меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, — прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелевого ликёра и закусывая её тартинкой. — Не хочешь ли, я тебя попотчую?
— Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.
— А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдём, проучим его.
— Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.
— Что ж он мне-то болтал? Хоть и пьяный, а, чай, он видел, что я его не понимаю.
— Он хотел помочь тебе и говорил тебе разные фразы на разных языках, надеясь дойти до такого, который ты понял бы. Сядем за большой стол; я познакомлю тебя с моими товарищами.
— Они говорят по-русски?
— Нет, а разве ты, кроме русского, ни на каком языке не говоришь?
— По-голландски немножко говорю, а по-французски только и выучил одну фразу на всякий случай: «Фьякр? Отель «д’Эспань!..» Понял ли бы ты меня, если б был извозчиком?
— Мы и без этой фразы проводим тебя в твою гостиницу, если князь Пётр Фёдорович опоздает.
— Что это публика так расхлопалась? — спросил Волконский. — Неужели ей нравится фальшивое пение этой мамзели?
— Ей нравится смысл песни, в которой намекается на мадам.
— Кто эта мадама?
— Старушка, на которой, говорят, женился король.
— Охота ему жениться на старухе. Лучше б молоденькую взял... А эта певица не дурна собой.
— Купите у меня, добрые господа, — сказала маленькая девочка, предлагая Волконскому и Мише по букетику сухоцвета.
Оба взяли по букетику: Миша дал девочке пять франков, Волконский дал ей червонец.
— Видно, у тебя много денег, князь, — сказал Миша.
— А что? Тебе, может быть, надо? Я одолжу, пожалуй.
— Нет, у меня свои есть.
Миша показал полученный им от Лавуазье свёрток с пятьюдесятью луидорами.
— Что ж ты так скупо дал этой бедной девочке? — спросил Волконский.
— Довольно с неё. Здесь им обыкновенно по одному су дают, а иные и ничего не дают...
— Не хотите ль поворожить, добрые господа? Всю правду предскажу вам, — сказала старушка, подойдя к столу, за которым сидели, допивая свои стаканы, Аксиотис, Педрилло и Акоста.
— Это что за чучело заморское? — спросил Волконский у Миши. — Какой глупый костюм! Зачем это она вся в красное нарядилась?
— Это цыганка-ворожея; хочешь узнать свою судьбу? Я подзову её.
— Потом. Вон твой товарищ поворожить хочет; переведи мне, что она будет говорить.
— Ну, покажите нам ваше искусство, — сказал Педрилло, протягивая ворожее руку.
— На пустую руку правда не пойдёт, мой красавец, — отвечала цыганка, — посеребрите её.
— Даже позолочу, — сказал Педрилло, кладя луидор на свою левую руку и покосясь на Волконского, будто чтоб сказать ему: «Не думай, что у тебя у одного есть луидоры».
— О чём прикажете загадать вам, мой добрый господин? — спросила цыганка. — О прошедшем, настоящем или о будущем?
— Прошедшее и настоящее я без вас знаю... Впрочем, гадайте как умеете.
— Вы, молодой человек, красивы собой. Многим красавицам вы понравитесь; многие будут страдать по вас.
— Ещё бы, — важно сказал Педрилло, — а буду ли я когда-нибудь женат?
— Брачная линия не очень ясна. Но пир свадебный виден... Богатый пир. Много на ней гостей богатых...
— Не хотите ль выпить стакан вина? — сказал Педрилло. — Бодрее ворожить будете: в вине истина, говорит старая... цыганская пословица. Гарсон! Ещё бутылочку. Девятая будет.
Цыганка выпила залпом большой стакан ришбура, глаза её засверкали.
— Спасибо... линия жизни длинна у вас, опасности будут, скоро большие будут опасности, но не бойтесь их. Вы долго проживёте: линия жизни длинна.
— Все вы, гадалки, на один лад, кроме общих мест, от вас ничего не добьёшься.
— Погадайте и мне, мадам, — сказал Акоста, протягивая свою руку, на которую положил один франк.
— Скупенько посеребрил ты ручонку, молодчик; ну, да Бог с тобой. О чём же погадать тебе?
— Буду ли я тоже нравиться женщинам?
— Будешь, мой красавец, непременно будешь, только не скоро. Лет через десять.
— Попроси её, князь, — сказал Волконский Мише, — чтоб она теперь и мне погадала.
Волконский протянул ей руку с двумя червонцами.
— Таких счастливых дней у меня ещё не бывало, — сказала цыганка, рассматривая руку Волконского, — спасибо вам, мои красавцы... Да что же это значит? — прибавила она, вглядываясь в руку. — Я уже видела эту руку.
— Налей ей ещё стаканчик, Акоста, — сказал Педрилло.
