— Вздор... конечно, вздор, что виконт происходит от Маккавеев.

   — Ну, опять начал! — сказал Ренодо.

   — По крайней мере, — продолжал Педрилло, всё больше и больше пьянея, — он происходит от них не в прямой линии. В нём течёт такая кровь, что всякую маккавеевскую за пояс заткнёт. Его мать, говорят, была красавица, а отец его был банкиром короля дон Педро II.

   — Послушай, Педрилло, — перебил его Чальдини, — ты уже слишком завираешься, — я, правда, обещал тебе не мешать веселью; но ведь ты напился до безобразия, до глупости. С чего ты взял говорить такие дерзости бедному мальчику, который тебе ничего не сделал? Положим, он не понимает твоей обиды...

Видя, что Чальдини за него заступился, Акоста счёл полезным заплакать.

   — Очень понимаю, господин доктор, — сказал он, всхлипывая, — не велите господину Мира обижать меня. Со вчерашнего утра он не даёт мне прохода: всё жидёнок да жидёнок!.. А вчера сами вы обещали, господин Мира, что если фокус ваш удастся...

   — Ну, полно, полно! — сказал Педрилло. — Говорят, больше не буду.

   — Что он тебе обещал, Джованни? — спросил Аксиотис.

   — Он обещал, что если я помогу ему сделать фокус с вашей картинкой и со шляпой господина Буало, то он... ведь я сдержал своё обещание, господин Мира, отчего ж вы не держите своего?

   — Вы были правы, мой любезный адъюнкт, — вполголоса по-гречески сказал аббат, — какой, однако, он притворщик!..

   — Да!.. Кто бы мог ожидать такой развязки! — отвечал, тоже по-гречески, Аксиотис. — Но, пожалуйста, оставьте это... Если бы не его фокус, то мне, может быть, не видать бы карьеры, которую я так быстро сделал.

   — Правда, — сказал аббат, — однако намерение его...

   — Право, ни слова не понимаю по-гречески, господа, — притворно обиженным тоном сказал Чальдини, — у вас, видно, важные секреты. Не хочу мешать вам. Прощайте, скоро восемь часов. Меня ждёт граф Шато Рено на вечер. А вы решительно не поедете к нему, Миша?

   — Нет, доктор. Скажите ему, что я очень устал после экзамена.

   — А ты? — спросил Чальдини у племянника.

   — Я? Если б я был представлен графу и если б получил приглашение, то непременно поехал бы.

   — Меня тоже ждёт одно дело, — сказал аббат, — поедемте вместе, доктор. А вы, господа, надеюсь, что к одиннадцати часам будете в пансионе, не засиживайтесь у адмирала на бале, господин Мира. Покажитесь только графу, если уж это так нужно, и не забывайте, что завтра надо встать рано, и встать с добрыми и свежими головами.

   — Поедем с нами, дружок, — сказал Чальдини дремлющему Акоста, — я завезу тебя в пансион, а то остроумный племянник мой без нас совсем одолеет тебя своими остротами.

   — Нет, господин доктор, позвольте мне остаться. Мира обещает, что не будет больше...

Вечер графа Рено, только с прошедшей осени возвратившегося из дальнего плавания, должен был начаться часов в десять. Не боясь опоздать на него, Чальдини зашёл вместе с аббатом в книжную лавку Дюваля с тем, чтобы из книжной лавки поехать переодеться домой. Чтобы реже разлучаться со своим племянником и Мишей, Чальдини охотно принял приглашение аббата остановиться в пансионе.

Дюваль вышел навстречу посетителям.

   — Я ожидал вас с большим нетерпением, господин профессор, — сказал он аббату с радостным видом.

   — Разве есть что-нибудь новое?

   — Как же. Очень новое, и такое новое, что давеча утром, возвращаясь домой и встретившись с вами, я хотел остановить ваш фиакр; но вы ехали не одни, и я не решился при людях...

Дюваль покосился на Чальдини.

   — Это доктор Чальдини, — сказал аббат, — можете смело говорить при нём, доктор знает всю нашу печальную историю... Что ж, отыскали вы вашего продавца, этого... как, бишь, его?.. Альфреда?..

   — Отыскал, профессор, совсем случайно отыскал: давеча утром, перед тем как увидеться с вами, я встретил моего продавца книг, он шёл отсюда и очень живо разговаривал с маленьким мальчиком...

   — Что ж вы не остановили их? Может быть, вы не совсем уверены, что это был Альфред Гаспар?

   — О нет. Я очень хорошо узнал этого молодого человека, но господин Дюбуа просил меня быть как можно осмотрительнее и не делать огласки. Поэтому я, перед тем как молодые люди поравнялись со мной, скрылся в воротах и стал следить... Они оба вошли в кофейную Прокопа.

   — Что ж дальше? — спросил Ренодо дрожащим голосом. — Мы сейчас из кофейной Прокопа и не видали там никакого Альфреда Гаспара.

   — То-то и дело, что Альфреда Гаспара зовут совсем не Альфредом Гаспаром. Его зовут Петром Мира.

   — Что?! — в один голос вскрикнули Ренодо и Чальдини.

   — Его зовут Петром Мира, — повторил букинист, — мне это сказал сам Прокопио, которого я и просил не выпускать молодого человека из виду. Этот Мира давал нынче большой обед своим сорбоннским товарищам. Я сам видел, как он хлопотал, бегал на кухню, пробовал и блюда и вина... Мальчика, который суетился вместе с ним, зовут Акоста, и теперь, если они даже и уйдут из кофейной, вам не трудно будет отыскать их... Довольны ли вы мною, господин профессор?

   — Очень доволен, благодарю вас, Дюваль, и сообщу о вашем усердии и о вашей осмотрительности господину директору, — отвечал аббат мрачным голосом и вышел вместе с Чальдини из лавки букиниста.

   — Жаль мне вас, мой бедный доктор! — после долгого молчания сказал Ренодо. — Ещё больше жаль, что это случилось в вашем присутствии, но, с другой стороны, такой гнусный поступок...

   — А что бы сделали вы, если б это случилось в моё отсутствие? Разве легче бы было? Что бы могли вы сделать с этим негодяем, который срамит и свою мать, и ваш пансион, и своих товарищей, и меня?..

   — Ужасное дело!.. Поедемте скорее домой, доктор. Потолкуем и авось что-нибудь придумаем. Вам теперь, я думаю, не до графа Рено?

   — Напротив, теперь больше, чем когда-нибудь, мне надо спешить к нему, и не на вечер, а перед вечером: он один может выручить нас... У вас бумаги этого негодяя?

   — У меня.

   — Поедемте. Пока я буду переодеваться, вы достанете его бумаги и велите уложить его пожитки. Бумаги я возьму с собой, а за пожитками пришлю через час или через два. Пётр Мира в ваш пансион уже не возвратится. Бедная сестра! Какой для неё будет удар!.. Впрочем... сказать ей: «Благоприятный случай... непреодолимое призвание... протекция адмирала...»

Переодевшись в чёрный бальный костюм и захватив с собой документы о рождении и крещении своего племянника, Чальдини отправился на вечер графа Шато Рено и вошёл в его кабинет часа за два до начала вечера.

Между тем в кофейную Прокопа начали с восьми часов собираться ежедневные её посетители, посетители самого разнообразного калибра: собирались и картёжники, и бильярдные игроки; застучало домино; началась игра в кости, ещё громче зашумел триктрак, к великой досаде мирных и тихих, но мало выгодных для заведения шахматистов. Загудел оркестр из двух скрипок и двух кларнетов; раздались куплеты то с патриотическим, то с оппозиционным направлением. Явились паяцы, астрологи, арлекины в коротеньких масках, коломбины в коротеньких юбках, и... мало ли какие посетители собираются на карнавал в кофейную Прокопа!..

За одним из столиков, соседним со столом, за которым продолжали пить сорбоннские студенты, сидел молодой человек, с виду лет двадцати с лишком, и разговаривал или старался разговаривать с половым. Половой никак не мог понять, чего добивается этот гость, он уже подносил ему и разные напитки, и разные блюда с закусками, но гость ото всего отмахивался обеими руками, продолжая свои однозвучные мычания.

После ухода аббата и Чальдини из кофейной, Педрилло злобно поглядел на выдавшего его Акоста и опустил глаза, не смея поднять их на Аксиотиса и на Мишу. Аксиотис успокоил его.

   — Напрасно ты сердишься на этого мальчика, — сказал он, — если б ты предупредил его, что дело не в простом фокусе, то, вероятно, он не проболтался бы, а выдать фокус — не большая ещё обида, особенно в сравнении со всеми оскорблениями, которые ты наносишь ему два дня сряду.