– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.

– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.

На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:

– Василий Васильевич, кто-то идёт!

– Где ты видишь?

– А вон взгляни, по тротуару шагает.

Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.

– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.

У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:

– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?

– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.

В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:

– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!

– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.

Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.

– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.

– Я, – ответил Осип.

– Да кто ты, что по ночам шляешься?

– А тебе какое дело?

– Сторож я, потому и спрашиваю.

– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.

Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.

Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что лошади стоят на месте спокойно и едят корм.

Чуркин не отвечал.

– Василий Васильевич, слышишь, что я говорю?

– Слышу, ложись спать, завтра пораньше сходи на Конную, да подыщи там покупателя на лошадей.

– Хорошо, побываю. На таких коней охотники найдутся. За сколько их продать-то?

– Как ты думаешь, что дадут?

– Сотни по две надо взять.

– Не дадут если, и за триста отдадим.

– Больно уж дёшево, кажись.

– Что делать, за что бы ни продать, да продать; нужно развязаться с ними, чтобы не отсвечивали.

– За париками нужно бы понаведаться.

– Знаю, разыщем их где нибудь, теперь ярмарка, – сказал Чуркин и повернулся на бок, чтобы уснуть.

– За богатым купцом надо бы присмотреть, – денег у него больно много.

– За каким такое?

– Вот за тем, которого в трактире видели.

– Ну, ладно, это видно будет, – сквозь зубы сказал, разбойник, желая отвязаться от разговора.

Осип смекнул его желание, улёгся спать и вскоре захрапел.

А Чуркину не спалось; он переносился мыслями к тому домику, где находилась его красавица. Сдавалось ему, что она, целуя купца, думала об нем, полетела бы к нему, но крылышки были обрезаны; казалось ему, что поцелуи её и теперь ещё горят на его щеках и так горячо жгут его сердце, как никогда оно не чувствовало и не трепеталось от поцелуев тех женщин, которых он знал и любил. В этих мечтах разбойник сомкнул глаза и уснул.

Настало утро, да такое морозное; снег хрустел под ногами и под полозьями саней, проезжавших по улице. Каторжник поднялся с логовища чем свет и отправился на Конную отыскивать покупателей на своих лошадок. Ему не долго пришлось хлопотать о них: нашёлся какой-то барышник и охотно согласился следовать за Осипом.

– А дороги твои лошади будут? – спросил барышник у Осипа.

– Увидишь и сам скажешь, чего они стоят, – ответил тот, – они не мои, а хозяйские, – прибавил он.

– Какой масти?

– Серые, яблоками, семилетки, не больше. Одно слово, – купеческие.

– Ты гляди, любезный, не шебарши, если я буду торговаться, – от хозяина ничего не получишь, а я четвертную дам, если выгодно куплю.

– Моё дело сторона, покупай, как знаешь.

– То-то, гляди, за магарычём дело не станет, – говорил барышник, подходя к постоялому двору.

– Ты уж совсем с санями и сбруей покупай, нам то и другое не нужно.

– Сами-то, знать, пешком из Ирбита пойдёте?

– Нет, мы здесь на житьё останемся.

– Ну, это дело другое.

Они вошли на двор и направились к лошадям; барышник как увидал их, так и затрясся, поглядел их зубы, обошёл кругом и спросил:

– Какова цена?

– Не знаю, сколько посулишь.

– Катюху с четвертной за каждую, цена решительная, поди и скажи своему хозяину.

Осип молча отошёл от лошадей и поплёлся к своему атаману.

Войдя в комнату, он застал его ещё спящим; чуткое ухо разбойника услыхало шаги человека; он открыл глаза и, увидав перед собою каторжника, спросил у него:

– Ты что?

– Пора, Василий Васильевич, вставать, я покупателя на лошадей привёл, выйди к нему и поторгуйся.

– А ты без меня разве не можешь продать их? – потягиваясь, сказал Чуркин.

– Без твоей воли я не смею.

– Ну, сколько же он даёт за пару?

– Двести пятьдесят целковых посулил, и то с санями и сбруей, – больше не дает.

– Ну, поди, получи с него деньги и отдай лошадок.

– Дёшево, кажись, за эту дену: по крайности триста рублёв надоть взять, кони-то вдвое дороже того стоят.

– Не дорого достались они нам, и не больно жаль. Кто их покупает?

– С Конной барышник какой-то.

– Пусть его владеет, бери поскорей деньги, а то, пожалуй, спятится, – проговорил разбойник, подымаясь с постели.

– Ладно, а я всё-таки с ним поторгуюсь.

– Ну, там как знаешь.

Осип вышел; Чуркин оделся, сходил в общую избу, сполоснул своё лицо и утёр его грязным полотенцем, висевшим у рукомойника, попросил подать себе самовар и возвратился в свою комнату.

– Как там дела-то? – спросил барышник у подошедшего к нему каторжника.

– Да что, хозяин за ту цену, какую ты даёшь, продать лошадей не соглашается, – ответил тот.

– Где он сам-то, как бы его повидать?

– Спит ещё, на постели потягивается.

– За сколько же ему продать желательно?

– Говорит, меньше, как за четыре сотенных, не отдаст.

– Боек он оченно, пусть поищет таких дураков, которые дали бы ему эту цену, – нахлобучив чуть не на глаза шапку, высказался барышник и пошёл прочь от лошадей.

– А твоя последняя цена какая будет?

– Поди, скажи ему, четвертной билет, пожалуй, накину.

– А двух не прибавишь?

– Нет, цена решительная.

– Ну, ладно, так ты подожди здесь маленько.

– Да ты поживей, а то по пустому мне здесь калякать, нечего, на Конной больше упустишь, – сказал покупатель, снова вернулся к коням и начал их оглядывать.

Каторжник вошёл в сенцы постоялого двора, пробыл в них минутки две, возвратился к барышнику и сказал ему:

– Хозяин согласен на твою цену, получай лошадей и давай деньги.

– Они готовы, – ответил тот, доставая из-за пазухи синюю сахарную бумагу.

– И мне на чаек что-нибудь соблаговоли.

– Можно, от обещанного не отказываюсь, – отсчитывая кредитки, промычал барышник.

Денег в синей бумаге было не мало. Осип глядел на них исподлобья и досадовал, что обладатель их не в том месте с ним встретился. Купивший лошадей отсчитал следуемые за коней деньги, передал их Осипу и сказал ему:

– Ты потрудись, пересчитай их, чтобы после разговоров каких не было.

– Нечего пересчитывать, – небось, верно будет.

– Кто знает, я мог и ошибиться.

Каторжник, не видавший у себя в руках такой суммы денег, не мог их пересчитать; сознаваться в том он счёл для себя неловким, посчитал кредитки, сообразив маленько, положил их в карман.