– Ступай, запрягай их.

– Ладно; а ты покамест с дворником разочтись, – проворчал Осип и вышел.

– Пошли ко мне хозяина! – крикнул ему вслед разбойник.

Осип отыскал содержателя постоялого двора, передал ему, чтобы он шёл к купцу, а сам принялся запрягать лошадей.

– Что нужно, купец? – спросил дворник, входя в комнату постояльца.

– У вас в селе есть доктор или другой кто?

– Есть фельдшер, тебе на что он?

– Да вот моя жена захворала, простудилась, знать; надуло ей под загривок-то, вот и валяется.

– Что ж, пожалуй, за лекарем мы пошлём.

– Я сам хотел у него побывать, да попросить его мою жёнку полечить: далеко он живет?

– Там, на выезде, отсюда не близко.

– Дорого берёт за лечение?

– Кто что может, то и даёт.

– Вот что, друг любезный, разменяй мне четвертную бумажку, а то таких денег нет, – вынимая из кошелька четвертной билет, сказал разбойник.

– Не знаю, наберу ли.

– Кстати получи с меня, что следует.

– Ну, ладно, давай, – получая кредитку, сказал дворник и вышел.

– Ну, Прасковья Максимовна, прощай, не поминай меня лихом, ты для меня всем пожертвовала, а я не могу тебе пособить, такая уж моя доля горькая, говорил разбойник, стоя у кровати страдалицы.

Дворник принёс сдачу. Чуркин попросил его посадить около больной какую-либо женщину, что тот и обещал.

Каторжник прислал мужичка сказать, что лошади готовы, и разбойник вышел из комнаты вместе с дворником.

– Вы уж, купец, там не долго прохлаждайтесь-то, работница у меня одна, ей некогда быть долго около твоей жены.

– Мы живо вернемся, ответил тот и очутился на дворе.

– Поживей, атаман, садись, смеркаться уж начинает, – шепотом говорил Осип, боясь, чтобы Чуркин не воротился назад.

Через несколько минут их уже не было на дворе.

Дворник прислал к больной женщине кухарку, которая, войдя в комнату, перекрестилась и тихонько придвинулась к кроватке Прасковьи Максимовны, оглядела страдалицу и, покачав годовой, подумала: «Эх, как захворала то, сердечная». Больная продолжала метаться в жару и шептала какие-то бессвязные слова.

Судя по одежде несчастной красавицы, кухарка заключила, что она принадлежала к богатому семейству и, не долго думая, начала осматривать карманы надетого на больной платья, но, к прискорбию своему, кроме одной записочки, не нашла в них ничего, и грамотку эту положила туда, откуда её взяла.

Прошло более часа после отъезда постояльца, отправившегося отыскивать фельдшера, но не возвращавшегося. Дворник поминутно поглядывал в окно, поджидая его, наконец, видя, что постоялец не едет, пошёл в комнату больной и сказал кухарке:

– Марфа, ступай в избу и накрывай на стол, извозчики приехали, а я пока здесь побуду.

Кухарка молча вышла. Дворник сел у окна и снова начал глядеть на улицу. Прошло ещё два часа, а постояльца не было; с больной делалось всё хуже и хуже: бред усиливался и содержателю постоялого двора сделалось даже жутко. «Ну что, если она умрёт? Хлопот больших мне наделает», – мыслил он, глядя на больную.

– Клим Потапыч, чего ты здесь сидишь? Ступай, там овса требуют, – сказала вошедшая пожилых лет худощавая женщина, жена дворника, обращаясь к нему.

– Оставить нельзя: того гляди, что с постели грохнется; видишь, как она кидается, – ответил он.

– Больно ты уж к чужим бабам жалостлив, а вот, когда я захвораю, тогда ко мне и не подойдёшь, – пеняла она ему.

– Ты свой человек, за тобой всегда уход есть, а это чужая, просили за ней поглядеть.

– Кто просил-то?

– Постоялец, купец, надо быть, он за фельдшером уехал.

– Ну, и сиди, дожидайся его, а своё дело упускай. Ступай, говорю, отпусти мужикам овса и сена.

– А ты здесь пока побудь?

– Ладно, ступай, нечего чесаться-то.

Клим Потапыч отправился; через пять минут следом за ним вышла и дворничиха, не пожелавшая оставаться при незнакомой ей страдалице.

Тёмная непроглядная ночь царила в слободке; поднялась, непогода; ветер, как зверь, силился ворваться в окна комнатки умирающей Прасковьи Максимовны, на лице которой уже виднелись признаки смерти; глаза её были закрыты, губы посинели, а через несколько минут с ней. начались предсмертные конвульсии.

Управившись с отпуском постояльцам овса и сена, Клим Потапыч вошёл в комнатку Прасковьи Максимовны и, к ужасу своему, нашёл красавицу лежащей около кроватки, лицом к полу. Выбранив заочно свою супругу за то, что она не послушалась его и оставила больную без присмотра, он нагнулся и начал подымать Прасковью Максимовну, чтобы уложить её на постель, но, коснувшись её рук, нашёл их холодными.

– Батюшки! никак она умерла! – возопил он, опустив свою ношу на пол и принялся ощупывать руками её голову и лицо. – Да, умерла! Что ж мне теперь делать? – проговорил он и вышел из комнаты, чтобы известить своих о случившемся несчастье.

Жена дворника ахнула от такой неожиданности и принялась бранить Клима Потапыча за таких постояльцев; в ней присоединилась ещё какая-то родственница старуха, и пошла у них перепалка, да такая, что все остановившиеся на ночлег извозчики были не мало удивлены этой баталией и руганью, которой и сами они ещё не придумывали. Клим Потапыч, наконец, устав браниться, стал отплёвываться, послал работника за урядником, живущим в том же селении, и присел к извозчикам, только что приехавшим из Тагильского завода к нему на ночлег.

– Странница, что ли, какая умерла у тебя? – спросил у Клима Потапыча один из ночлежников.

– Купчиха скончалась, – ответил он.

– Откуда она попала?

– С купцом приехала, на паре лошадок, да захворала; сам-то он за фельдшером поехал, да вот и пропал.

– А на каких лошадках он был?

– Гнедые, кони хорошие.

– Не они ли нам на встречу попались?

– Где такое было?

– Верстах в пяти отсюда.

– Всё может быть, – сказал дворник и отошёл от стола, чтобы встретить урядника на дворе, у ворот.

Урядник не заставил себя долго ждать: он явился к Климу Потапычу вместе с посланным за ним. Клим Потапыч был у него на счёту в числе хороших обывателей и помнил праздники.

– Что случилось? – спросил он.

– Да вот, грех какой произошёл: купчиха у меня умерла; сделай милость, Филипп Платоныч, избавь меня от разных проволочек по этому самому делу: я здесь. ни в чем не виноват, – снявши шапку, взмолился дворник.

– Откуда она?

– И сам не знаю, – горевал Клим Потапыч и рассказал всё, как было дело.

– Надо узнать, где этот купец?

– Вишь, уехал, и извозчики сказывали.

– Ay фельдшера он был?

– Кто его там ведает, я не справлялся.

– Пошли за фельдшером, а мне укажи, где покойница, – направляясь в избу и пошевеливая своей шашкой, сказал урядник.

Клим Потапыч проводил его к покойнице, а работник побежал за фельдшером, не понимая, в чем состоит суть дела, и кто была умершая.

Осмотрев труп красавицы, урядник, с помощью дворника, уложил его на кровать и спросил:

– Паспорт при ней имеется?

– Может, и есть, надо будет оглядеть её платье, – сказал Клим Потапыч.

Принялись оглядывать карманы усопшей и кроме той записочки, которая уже побывала в руках кухарки, никаких документов не нашли. Записочка имела вид письма; в ней было сказано: «Милая моя Паша, сегодня весь день я буду занят, приду вечером». Подписано: «Твой Гаврила». На документе этом не имелось ни числа, ни месяца, и по этому из него ничего нельзя было понять; но всё-таки урядник положил записочку в карман для приобщения к протоколу.

Вскоре явился и фельдшер; это был человек лет шестидесяти, среднего роста, полный, как кубарь, с седыми небольшими бакенбардами и совершенно свободной от волос головой. Медленно, как бы нехотя подошёл он к покойнице и спросил у дворника:

– Давно ли она скончалась?

– Часа два, а не то три будет, – сказал Клим Потапыч.

Фельдшер расспросил, на что она жаловалась, и из слов дворника заключил, что смерть её последовала от скоротечной горячки.