– Потому, что баба во хмелю – дура, – заметил Лукич.

– Вот, назло же выпью, если на то пошло!

Ещё выпили.

Наконец вся эта компания наскучила Чуркину; и он обратился к Лукичу с вопросом:

– Ну, что ж, поедем, или нет, кататься?

– Поедем, ещё надо по рюмочке выпить.

– Извольте, я согласен.

Рюмки были опорожнены.

Степан Лукич взял фонарь и пошёл запрягать лошадей.

Между тем, пока они угощались Осипа цыганский пот пробрал; он сновал взад и вперёд около домика Лукича, поджидая, скоро ли его дежурству придёт конец.

По выходе из дому Лукича, Татьяна Мироновна сделалась ещё ласковее с гостем, дозволяя ему даже некоторые непристойности творить с ней. Между разговорами, она упрашивала его к себе на ночлег, но тот отклонял предложение тем, что ему невозможно: надо ночевать в гостинице, где его будут поджидать знакомые.

– Так, значить, ты меня не любишь? – сказала она, приглаживая кудри своего гостя.

– Люблю, но сейчас не могу.

– Тогда я сердиться буду.

– Ну, хорошо, мы помиримся, если три раза поцелуешь меня.

– С уговором, ночевать приходить?..

– Приду, только поцелуй.

Татьяна Мироновна его поцеловала. В этот момент в дверях появился Лукич и крикнул:

– Жена, на всё ведь и честь надо знать!

– Да, я, Степан Лукич, кажись, ничего такого…

– То-то ничего, смотри, а то кос не досчитаешься.

«Комедианты», – подумал Чуркин, поднимаясь из-за стола.

– Ну, что, лошадки-то, готовы? – спросил он.

– Пожалуйте садиться.

Разбойник поторопился одеться, поспешил на двор, выглянул за ворота и крикнул Осипу:

– Будь готов, едем.

Каторжник ввалился на двор и притворился, как шепнул ему атаман, охмелевшим.

– Ну, вот и хорошо, что подоспел, – заметив Осипа, сказал виночерпий, усаживаясь на козлы.

– Это, значит, и нам нужно вваливаться, – обращаясь к Лукичу, проговорил каторжник.

– Садитесь проворнее, вишь, лошади-то не стоят, Татьяна, отворяй ворота! – крикнул виночерпий жене, стоявшей на крыльце.

Та исполнила приказание, лошади выдвинулись на улицу, выровнялись и по крику своего хозяина: «Эй, вы, милые, грабят!» – ринулись как стрела вперёд.

– Каковы лошадки-то, атаман? – шепнул на ухо своему соседу каторжник.

– Лихие, лучше тех, которые достались нам от ребят Калистратыча, – ответил тот.

Промчавшись по нескольким улицам и переулкам, Лукич сдержал коней и, обратившись к седокам, спросил:

– Куда теперь прикажете?

– Все равно, куда хотите.

– К мамзелям, что ли?

– К ним опосля можно, в трактир бы заехать надо, подбодриться малость.

– Можно, – подбирая вожжи, гаркнул виночерпий, и через несколько минут парочка остановилась у заведения ресторации.

– Что ж здесь делать будем?

– Лиссабончику по стаканчику царапнем и опять в дорогу, – ответил Лукич, слезая с козёл.

– Лошадок-то одних нельзя оставлять, – сказал Чуркин, – товарищ мой их покараулит.

– Ну, пусть его посидит, – отвечал Лукич.

Пошли в трактир, спросили бутылочку Елисеевского лиссабончику, выпили по стаканчику и велели вынести квасной стакан водки Осипу, которого Чуркин называл Спиридоном.

– Не слыхали ли, купцы, где пожар был, в набат сейчас били? – спросил буфетчик.

– Нет, не знаем, – отвечали те.

– Зарево большое было, – добавил тот.

– В ресторацию забрёл какой-то обыватель и рассказал где случился пожар.

– Не побывать ли и нам туда? Поглядим, что сгорело, – предложил Чуркин.

– Долетим, долго ли нам? Рукой подать.

– А знаешь ли дорогу туда?

– Вот тебе и раз, здешнему жителю, да не знать. Разопьём бутылочку и марш, – наливая в стаканы жидкость, ораторствовал кабатчик и вместо того, чтобы выпить свою долю, ловко выплеснул её на пол.

Чуркин заметил это, но не подал никакого вида.

Разбойник хотел заплатить за выпитое и уже вынул из кармана свой бумажник, но Лукич предупредил его и сказал:

– Ваша очередь впереди.

– Хорошо, в долгу не останусь.

Сели в саночки и покатили. Отъехав недалеко, Лукич осадил лошадей и предложил:

– К «мамошкам» не заглянуть ли?

– Где они живут?

– Да вот, здесь, неподалёку.

– Сади, всё равно гулять-то.

– Стой, батальон, пуговицу нашли, – произнёс хозяин, останавливая лошадок перед невзрачным домиком с освещёнными окнами.

– Пожалуйте, готово-с.

– Вот что, Лукич, если там есть кто из мужчин, я не пойду, – сказал ему Чуркин.

– Это почему такое?

– Неловко мне, не на таком счёту в коммерции состою: знаешь, увидит кто из знакомых, сейчас подрыв в доверии: кутит, мол, ну и шабаш, – вместо рубля, в долг на гривну не дадут.

Лукич согласился с такими доводами, слез с козёл, поглядел в окно и крикнул:

– Никого нет здесь, просторно, не откажитесь заглянуть.

Волей-неволей разбойник оставил сани, приказав Осипу зорко поглядывать в окна, как бы Лукич его на удочку не поймал, и вошёл с виночерпием в хижину. Каторжник подвинул лошадей к самым окнам, и ему стало видно, что там происходит.

Лукичу обитательницы дома все оказались знакомыми; он был среди их как близкий человек, усадил своего товарища за столик на диван и потребовал портеру, рассчитывая, что спутник его скорее от него охмелеет. Но не тут-то было: Чуркин не опростоволосился и вместо того, чтобы пить самому, угощал других. Лукич видел эти и старался споить Чуркина.

– Пить, так пить вместе, – сказал ему разбойник.

– Я не отказываюсь. Подать ещё две бутылки.

Подали.

– Не попотчивать ли дядю Спиридона?

– Отчего же, выпить он не откажется.

Приказание было исполнено. Осип вместо одного стакана попросил другой, желание его удовлетворили.

– Ну, вот, спасибо, теперь согрелся, – пробормотал каторжник, не спуская глаз с окон домика.

Более часу оставался Лукич с Чуркиным в вертепе, желая не тем, так другим задержать туповатого разбойника, но дело не выходило. С какой-то досадой спросил он:

– Сколько с нас следует?

– Четвертная бумажка только, – отвечали ему.

– Получите, – выкидывая кредитку, сказал он, взял Чуркина под руку и вышел с ним из дому.

– Кажись, потеплело и метелица поунялась, – качаясь из стороны в сторону, ворчал Чуркин.

– Может быть. С пожара опять сюда заглянем? – выразился Лукич.

– А что мы здесь забыли?

– За тобой угощение осталось.

– Верно, пожалуй, завернём, – усаживаясь в сани, ответил Чуркин.

Лукич, в свою очередь, хотя был и трезв, а казался под хмельком. Чуркин только ухмылялся на его хитрости.

– Милые, действуй! – тряхнув вожжами, вскрикнул кабатчик и вскоре выехал в поле, за ту слободку, из которой только вернулись с работы его седоки.

Лихо ехал на своих конях содержатель кабачка Лукич, не зная того, какая беда висела над его головою. Седоки его, важно развалясь в саночках, о чем-то перешёптывались. Каторжник приготовил уже свой кистень, чтобы сразу порешить с виночерпием и отправить его к праотцам на свидание.

– Кистень-то ты подальше положи, он теперь не нужен, – шепнул каторжнику его сосед.

– Разве сам думаешь уходить его? – вопросил тот.

– Ну, да, сам.

В рту минуту Лукич уже миновал городскую слободку, выехал в поле, тряхнул вожжами, и кони ещё быстрее понеслись вперёд.

– Куда же ты нас везёшь? – как бы ничего не зная, крикнул ему разбойник.

– На пожарище, вонь видите, головни его ещё тлеют, – ответил он.

– Видим, видим, вали во всю.

– Эх вы, голубчики, не осрамите хозяина, выручите! – кричал он, поворачивая лошадей с дороги в сторону, где тлелись остатки домика ворожеи.

– А знаете, кто в этом домике жил? – останавливая коней, сказал Лукич.

– Нет, а что? – проговорил Осип.

– Не с тобой говорят, ты уж сиди, – обратился он к нему.

– На то у меня и язык, чтобы говорить, – огрызнулся каторжник.

– Я вот купцу говорю, а не тебе.