Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

– Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, – обратился к каторжнику приказчик трактира. – Шёл бы вон в другую комнату, – прибавил он.

– Какие гости? – вопросил разбойник.

– Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

– Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, – злобно заметил разбойник приказчику.

– Мы не вам говорим, а вот ему, – показывая на Осипа, протянул тот.

– Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! – крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

– Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? – сказал каторжник.

– Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, – наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

– Вы здешние, или приезжие? – спросила у разбойника красавица.

– Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

– А откуда будете? – полюбопытствовала она.

– Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, – уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

– Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, – загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

– Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

– Можно, можно, почему не выпить! – кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

– Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

– А что? Ничего, – отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, – ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

– Ты оглянись, к кому ты склонилась?

– Все равно мне, к кому пришлось, – бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

– Эй, молодчик, сколько с нас следует?

Половой притащил счёты и начал выкладывать на них сколько следует получить за выпитое. Купец отдал деньги; собеседники его так же поднялись с своих мест и стали собираться восвояси. Чуркин, в свою очередь, поторопился рассчитаться с половым и шепнул Осипу:

– Пойдём, пусть их успокоятся.

Прасковья Максимовна, хотя и была под хмельком, но не настолько, насколько хотела казаться; заметив, что Чуркин идёт к выходу, она быстро поднялась со стула, подскочила к нему, ещё раз поцеловала его и сказала:

– Ну, до свидания, мой милый.

Разбойник крепко пожал ей руку и шепнул на ухо:

– Прощай, завтра увидимся.

Эта сцена ещё более возбудила гнев обожателя красавицы, он злобно поглядел вслед удалявшемуся своему супостату и произнёс, обращаясь к своим собеседникам:

– Откуда такой леший взялся и кто он такой?

– А кто его знает, – ответили те в один голос.

– Дура-то, Прасковья, с ума, знать, спятила, лезет к нему целоваться, да и всё тут, – сказал купец, взял красавицу под руку и повёл её из трактира.

Прасковья Максимовна шла, переваливаясь с ноги на ногу, притворяясь охмелевшей и посылая воздушные поцелуи всем окружавшим её спутникам и спутницам. Половые, глядя на неё, покачивали головами.

Выбравшись из трактира, Чуркин с Осипом отошли к сторонке и стали наблюдать за выходившими из того заведения.

– Пойдём, Василий Васильевич, что их дожидаться; может, и всю ночь там они прображничают, – сказал каторжник.

– Погоди, надо узнать, куда они пойдут, – ответил тот.

– Тебе это зачем же нужно?

– После тебе скажу, а теперь молчи.

– Задело, знать, за ретивое, вот что, – проворчал себе под нос каторжник, уставив глаза на двери трактира.

Через несколько минут из трактира вышла уже знакомая нам компания; каждый из мужчин вёл свою даму и, отойдя несколько шагов от дверей, они остановились, простились один с другим и отправились в разные стороны. Купец с Прасковьей Максимовной, не торопясь, поплёлся по линии постоялых дворов и вёл разговор со своей спутницей. Чуркин с Осипом, находясь на почтительном от них расстоянии, последовали за ними. Из речей купца доносились до них несвязные слова упрёка красавице, но она ему не отвечала. Вот они завернули за угол здания, прошли несколько по улице и скрылись в глухом переулке. Разбойник ускорил шаги и увидал, что купец с Прасковьей Максимовной вошли в калитку небольшого деревянного домика, выстроенного в один этаж с тремя окнами на улицу, которые были прикрыты ставнями.

– Подойдём поближе и посмотрим, чем они займутся, – проговорил разбойник, взглянув на Осипа.

– Пожалуй, купец-то, кажись, богатый, я видел у него в бумажнике денег не мало, – сказал тот.

– Да, состоятельный.

Но не деньги были на уме у душегуба, а красавица, наградившая его двумя поцелуями, от которых по всему телу пробежала у него дрожь, и сердце забило любовную тревогу. Он дал себе слово, ещё раз свидеться с Прасковьей Максимовной, и во что бы то ни стало, завладеть ею.

Тихо подошли они к окнам; разбойник начал отыскивать в ставнях щёлочку, через которую можно бы было хотя бы взглянуть одним глазом в комнаты, но не нашел её.

– Ты что-нибудь видишь, или нет? – спросил каторжник.

– Огонёк светится, а больше ничего не видно.

– Отвори маленько ставню.

– Нельзя, тревоги бы не наделать, – шептал разбойник и приложил к ставням ухо.

Ясно, почти как и в трактире, ему слышен был голос красавицы, слышны были и поцелуи её, которыми она награждала своего обожателя; со стороны его не было уже никаких упрёков Прасковье Максимовне; что было в трактире, он уже забыл, а расточал перед нею только свои ласки. Разбойник не вытерпел, отворил немножко ставню среднего окна и увидал парочку, сидевшую на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:

– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.

– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.

– Ведь прежде ты брала у меня?

– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.

– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.

Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.