Новоявленный царевич прилаживал к плечам шкуру, которую сам несколько дней назад содрал с побежденного им леопарда. И с тех пор, время от времени, придавая своему лицу значительное выражение, не забывал повторять: "Этот леопард расстался со своей одеждой в честной борьбе".
Шкура прекрасного хищника символом мужества и героизма гордо красовалась на атлетическом мужском теле. Только раньше Парис связывал ее обыкновенным кожаным шнурком. Шнурок этот, подаренный нимфой Юноной, валялся сейчас в углу. Простой подарок возлюбленной пастуха уже заменен застежкой, достойной царевича. Леопардовую шкуру скрепила надменная драгоценная брошь: огромный, в виде львиной головы, лунный камень, оправленной бриллиантовой крошкой.
Парис еще раз осмотрел себя в зеркале, рассмеялся от удовольствия. Но тут же, заглянув туда поглубже, обнаружил, наконец, притаившуюся в уголке Кассандру. Принц нахмурился: сознание того, что чьи-то глаза видели его кривляния, особой радости не доставляло. Но ведь это сестра. Единственная во всей троянской толпе, кто узнал в пастухе царевича. Да и, говорят пастухи, она, бедняга, слегка не в себе... Обижаться на нее долго не подобает. А если и попытается потом рассказать, кто ей поверит!
Парис весело, как ни в чем ни бывало, обернулся. С улыбкой приблизился к царевне, обнял, легко оторвал от пола, закружил девушку в воздухе вокруг себя. Кассандра без сопротивления поддалась его веселью. Только что она боялась пошевелиться, а теперь с хохотом отдавалась теребившим ее сильным рукам. Он осторожно опустил царевну на пол, обхватил её плечи, подвел к зеркалу. Обнявшись, брат и сестра рассматривали один другого, молодые, стройные, черноглазые. Оба румяные, задорные, полные жизни, эти двое были во всем под стать друг другу.
Вдруг Кассандра вздохнула.
- Почему нельзя, чтобы всегда все оставалось легко, приятно, спокойно... - прошептала она. - Хочу, чтобы этот момент продолжался вечность.
- Удивительно: ведь я именно сейчас тоже думал об этом, - согласился Парис. - Подумать только, еще утром я был простым пастухом, и вдруг... Я...
Он бросил на себя в зеркале еще один взгляд, быстрый, украдкой, а потом - осторожный, как будто испытывал её, - на сестру. Затем недоверчиво произнес: - Я - сын царя.
В его взгляде шевельнулось беспокойство: - Скажи, Кассандра, правда ли это? - взмолился он. - Не может ли то, что происходит сейчас со мной, оказаться насмешкой? Злой шуткой? Сном?
- Ты - сын моих родителей: царя Трои Приама и его жены Гекубы, - четко выговорив каждое имя, подтвердила девушка. - Ты - мой брат Парис. Все это время, с самого твоего исчезновения из дворца, родители оплакивали тебя. Сегодня они счастливы.
- А ты? - прошептал Парис. - Ты тоже оплакивала меня?
- Я всегда знала, что ты жив.
Кассандра повела плечами. Ему показалось, ей стало зябко. - Я всегда знала, что настанет сегодняшний день, и ты явишься во дворец, и я узнаю тебя... И мне поверят...
- Скажи, а как ты... знаешь?
Он шепотом подчеркнул это слово: "Знаешь".
- О Аполлон, не безразлично ли это? - она скорчила досадливую гримаску и небрежно произнесла: - Знаю, да и все тут.
- Послушай, - он посмотрел на нее, будто его внезапно осенила странная мысль. - Послушай, раньше... Я иногда разговаривал с другими... - Парис чуть-чуть замялся. - ... другими пастухами... Правда ли, - он опять перешел на шепот. - Правда ли, что тебя полюбил сам Аполлон?
Кассандра не отвечала, с напрягшимся лицом глядела куда-то в сторону.
- Правда ли, что это его дар тебе - ясновиденье? - не замечая ее смущения, спрашивал брат. - Правда ли, что ты осмелилась, - царевич шептал тревожно, но еле слышно, очевидно, боялся расспросами навлечь на себя гнев Бога, - осмелилась отвергнуть Его любовь?
- Не спрашивай меня, - попросила Кассандра.
- Значит, правда, - выдохнул он. - Но почему?
- Что - почему?
"Интересно, всегда ли настроение моей сестры меняется так легко", - подумал Парис. Теперь в её голосе вдруг послышался сарказм, а там и раздражение.
- Что - почему? - с иронией повторила царевна. - Почему он полюбил меня? Почему сделал вещей? Почему я отвергла его любовь?
- Тише, - перебил Парис. Ему стало откровенно не по себе. - Вдруг Он слышит? - И царевич приподнял вверх брови, беззвучно объясняя этим жестом, кого именно имеет в виду.
Кассандра в упор осмотрела брата с ног до головы и насмешливо кивнула: - Конечно, слышит: он же - Бог.
- Неужели возможно отвергнуть... Ведь он прекрасней всех на свете... Сам Аполлон... Не понимаю, - сокрушенно шептал Парис. - Или он не показался тебе в своем настоящем облике?
- Я видела Аполлона: он действительно очень красив, - просто ответила Кассандра. Слушая ее, наблюдая ее спокойствие, можно подумать, что увидеть Бога для смертной девушки - нечто, само собой разумеющееся.
- Но только я хочу настоящей любви, - задумчиво продолжала царевна. - Человеческой, а не божественной... А иногда...
Рот и глаза ее одинаково округлились: - Иногда я даже думаю, что уже люблю кого-то, незнакомого, спрятанного... Мне нужно только найти, угадать, раскрыть... Я пытаюсь вспомнить его образ, напрягаюсь, вспоминаю мучительно, прикладываю все свои усилия, но почему-то вспомнить не могу... Знаю только, что это он. Тот самый, которого я люблю... Давным-давно, целых сто лет! - Кассандра опять легко рассмеялась и беспечно пожала плечами. - Ну и пусть Аполлон прекрасней всех на свете!
- Ты сама не понимаешь, что говоришь. - Парис казался потрясенным и одновременно раздосадованным. - Уж любовь-то я выбрал бы божественную...
Кассандра уставилась на него в упор и царевич съежился: взгляд сестры показался ему странным, жестким. Даже не человеческим - ведьмовским. Ко всему прочему, юноша отчетливо заметил ясное, хоть и быстро промелькнувшее осуждение в этом взоре. На лице Париса явственно обозначился ужас. Вещунья внезапно отвернулась и порывисто подошла к небольшому окошку.
Царевна, надолго задумавшись, смотрела куда-то сквозь дырочки в кружевных ставнях. Казалось, она совсем забыла о брате. Наконец, когда Парис, уже было, решил, что сестра действительно не в своем уме, девушка резко обернулась к нему.
- Посмотри, как хорошо, - вкрадчиво начала Кассандра: - эти ставни скрывают жаркое солнце, в комнатах прохладно даже сейчас... И море - милое, спокойное... Но в секунду оно переменит свой нрав, станет черным, страшным... Если захочет Посейдон...
Парис удивленно глядел на сестру, стараясь понять, к чему она клонит.
- Божественная любовь так же ослепительна, как полуденное солнце... - сказала девушка. - Но нет ставен, которые могли бы укрыть от нее...
Провидица потрогала краешек резьбы. Движение ее руки было медленным. Прикосновение пальцев к деревянному кружеву показалось Парису тревожным, трепетным, будто не только пальцы, но и ставни были живыми.
- Бездонная и переменчивая, точь в точь это море.
В голосе царевны послышалась неожиданная усталость. - Боги относятся с легкостью к нам, смертным. Божественная любовь может оказаться не даром - тяжким наказанием.
- И тем не менее, за неделю божественной любви, - азартно проговорил царевич, торжественно растягивая слово "божественной": - за одну неделю я согласен терпеть потом наказание всю жизнь...
- А ведь это очень долго - вся жизнь, - задумчиво сказала Кассандра. - Это гораздо дольше, чем одна неделя... Что неделя? Всего семь дней...
- Все равно, я согласен.
- Божественная любовь может быть и разрушительной, недаром ведь Энюо так часто оказывается рядом с Афродитой...
- Да, Богиня любви и Богиня разрушения часто ходят вместе, - прошептал Парис. - И все же я согласен на все. За одну неделю...
Кассандра горячо перебила его: - Хорошо, если бы это касалось только тебя, но ведь ты же не пастух, ты царский сын. Твой дом - весь Илион. То разрушение, которое грозит тебе, грозит всему городу, всем его жителям, всем нам, твоим близким!
