В самом городе тоже чернело и даже дымилось много пожарищ и на каждом шагу виднелись руины. Но люди, которые сразу, как только поднялось солнце, наполнили дворы и улицы, были озабочены и заняты работой.

Петрусь спустился вниз и пошёл по улице. Там каждый находил для себя занятие, и старый и малый. Даже раненые в хатах да в овинах или же под седыми полотняными ятками, расставленными когда-то торговцами вокруг площади как кому хотелось, под голым небом, просили работы: то ли наточить сабли, то ли привести в порядок повреждённые ружья — на что у кого хватало си)1ы и умения. Петрусь стеснялся отрывать людей от работы, но ему очень хотелось заглянуть в каждое лицо, в каждую пару глаз. Сам он до сих пор, как только случалась свободная минута, выведывал о Полтаве только у брата Дениса. Однако и Денис мало что знал об осаждённом городе, поскольку бывал там давно. Денис рассказывал о корчме перед полтавскими воротами, где познакомился с Охримом и Микитой. Вместо строений там чернело пепелище, но люди всё же называли место «корчмой».

Перед отражением очередного приступа Петрусь спросил Охрима, когда тот оказался рядом, не его ли хата стояла возле корчмы. Охрим плюнул в сторону шведов: «Моя... Видишь, жонка и дочка живут теперь в погребе...» Но не опечалился, ударил пикой землю: «Новая хата будет! И новая корчма!»

Еды в Полтаве пока хватало. Вокруг площади ввинчивались в небо пахучие дымки. Это кашевары готовили варево, и народ собирался к общему завтраку... А вот с порохом... О военной нужде полтавцев, безусловно, ведали и шведы, старались то использовать. Старый казак, неустанно вжикая по топору камнем, рассказал, не поднимая головы, что от короля полтавскому коменданту привезено уже с десяток писем: сдавайтесь, крепость обязательно будет взята! А тогда спасения не ждите! Ребятишки, стариковы внучата, тоже обмозговывали положение, будто взрослые.

На следующий день Петрусь стал свидетелем того, как полковник Келин читал шведское письмо с высокого воза, поставленного возле низенькой церковной паперти. Сухощавое лицо полковника темнело от гнева, короткий ус нервно подёргивался.

   — Это одно хвастовство, полтавцы! — потрясал он в воздухе смятой бумагой. — Ров засмердел от их трупов... А хотят нас убить — так и мы умеем защищаться! Если бы и ворвались они сюда!

   — В горло вцепимся! — подхватывали люди.

За каждым словом — звон оружия. Одно здесь мнение в каждой хатёнке с белыми стенами, накрытой жёлтой соломой. Только в этом году все строения потемнели от дыма, жёлтая солома почернела, задымлённые, изувеченные сады и огороды выставили к небу острые обглоданные ядрами ветки да колышки — не узнать ничего. Вертели головами старые полтавцы: что осталось от нашей белостенной Полтавы! И каждый раз, не успевал барабанщик, который приносил королевские письма, так и не дождавшись ответа, спрятаться за деревьями, как уже шведы лезли на валы и снова всё вокруг окутывалось пушечным дымом. Так получилось и на этот раз.

Через несколько дней Петрусь уже различал среди защитников знакомые лица. Однако больше радовался, когда слышал Охримов либо Микитин голос, поскольку от присутствия этих упрямцев все люди вокруг становились бодрее.

Во время штурмов Петрусю удалось увидеть вблизи даже шведского короля. Был он в высокой шапке с огромным пером, раскрасневшийся, долговязый, сердито кричал. Длинная шпага грозила упасть на голову каждого, у кого лицо обращено не к крепости. Кажется, он лично ничего не остерегался.

Полтавцы были уверены, что врагу не взять крепости, а всё-таки слухи о нехватке пороха — словно уж в густой удачной ржи — влезет и от его движений качаются вверху колосья, хоть его самого уже не видать! — так и от этих слухов пошли по городу нехорошие волны: доколе сможем отбивать штурмы без пороха? Вон царь, говорят, возвратился к армии, однако не обещает нас вызволить. Говорят, много свежего войска прибыло из Московии, много привезено пороха, ядер, пушек — почему не торопится?

Вроде никто открыто не говорил, что город долго не продержится, и всё же кто-то, без сомнения, нашёптывал подобное. Очищена вроде Полтава от предателей, даже от нерешительных людей, как вот полковник Левенец, да кто-то остался, кого-то сломала продолжительная осада. Как узнать? А узнали...

Царь вскоре прислал полтавцам письмо. Для верности приказал перебросить его в нескольких образцах. Петрусь сам видел, как полые бомбы падали в небольшой овражек сразу за церковью. Тугие свёртки желтоватой бумаги, испещрённой литерами, читали и офицеры, и солдаты, но долее всего и тщательнее — простые полтавские обыватели. Петрусю тоже удалось заглянуть в бумагу — всё правда. Вчерашние гречкосеи, на чьих полях теперь выпасаются вражеские табуны, ремесленники, которые вынуждены отложить дело и взяться за оружие, гендляры, которым перекрыты гендлярские пути, — все гордились тем, что за военные подвиги их похвалил сам царь. Он обещает вскоре освободить город известным ему способом.

Читали письмо на майдане возле церкви Спаса. Читали в который раз и в который раз радовались, смеялись и плакали, уверяя друг друга:

   — Теперь нет сомнения! Выдержим!

Рядом с Петрусем торчал дебелый Охрим. В огромной руке у него ружьё. Напористостью полтавец напоминал погибшего в Веприке Степана: лицо обожжено, губы распухли.

   — Победим! — кричал. — И на Сечи сделаем порядок! Гордиенка повесим! Если бы я там был...

В то же мгновение немолодой человек с отросшей рыжей бородою, с прищуренными глазами пожелал растолковать своё.

   — Люди! — обратил он на себя внимание. — Рано ещё радоваться! Кончится порох — кого умолим смилостивиться над нами? Детки маленькие, женота слабая... За что мучаются? Когда ещё царю удастся подвести войско. А если и подведёт... Шведам только того и нужно. Послушайте ночью, добродии, как гудит земля. Под нами роют не одну нору, вот-вот покажутся. Разве не знаете, что под Полтавой пещеры? Это мы забыли... А ворвутся, так вырежут! Вся Швеция собралась! Да ещё у Мазепы сколько народу.

Несколько молодых казаков вокруг рыжебородого закивали головами, словно подтверждая сказанное, но сами ничего не говорили. Петрусю показалось, что он знает рыжебородого. А к тому уже приступили те, кто поближе:

   — Так что советуешь? Говори!

Приступили так решительно, что человек побледнел. Глаза округлились. Туда-сюда ими — никто не поддерживает. Завершил:

   — Просить царя, чтобы разрешил оставить город! Со шведами договоримся... Возьмём пушки, выйдем победителями... А к царю — Охрима! Он проберётся... Правда, Охрим?

   — Ге! — промычал Охрим. — Не испугаюсь... Да не то говоришь!

Охрим ухватил мужика за воротник. Тому не дали больше вымолвить ни слова. Некогда спрашивать, с кем он такое придумал. Петрусь уже и не увидел в свалке рыжей бороды. Люди кричали в сотни голосов. Громче всех Охрим:

   — Ведите попа! Исповедует перед смертью!

   — Он мазепинским духом провонялся!

За попом бросились молодые, кучка детей. Хотя в церкви правилась служба, а уже сверкнула на ступеньках длинная риза, уже выстрелил золотыми искрами Божий крест...

И тогда Петрусю припомнилось, что предательский голос принадлежит тому есаулу, который зимою подбивал сдать Веприк. Отрастил, проклятый, бороду, баламутит люд. А тут остались человечишки с достатками. Им жаль, что их добро гибнет в огне. Прислушивались к его словам.

Полковник Келин с высокого вала отлично видел, что делается на площади перед церковью, но оставался неподвижным, хотя перед ним торчал его адъютант: не прикажет ли полковник остановить самосуд? Нет. Полтавский люд решил правильно. Пусть казнит слабого духом. Это не самосуд. Это самый справедливый суд. А крепость сдавать нельзя.

Только большую озабоченность приметил Петрусь в глазах полковника, когда снова оказался вблизи от него, на валах, и тоже подумал, что Полтаве грозит ещё невиданная опасность. Неужели шведы в самом деле ведут несколько подкопов? Неужели не врал рыжий есаул, только что повешенный на майдане перед церковью?