Таким образом, ещё не зная этой страны, Алекс проникся глубокой симпатией к ней и к народу, живущему по другую сторону Атлантики, несмотря на то, что эти люди так отличались от его соотечественников — а, возможно, именно поэтому. А когда он узнал, что фашисты-мятежники расстреляли перед воротами кладбища Санлукар в Баррамеде многих людей, и среди них — его деда и бабушку по материнской линии, ему не потребовалось искать другие причины. Хотя тогда он был достаточно молод, глуп и разочарован, весь свой гнев Алекс направил на фашистского генерала. Он без колебаний вступил в Интернациональные бригады, созданные для защиты республиканского правительства, избранного испанским народом, а спустя два с половиной месяца вместе с несколькими сотнями своих соотечественников высадился в порту Барселоны.

В той гражданской войне, сражаясь в бригаде как вскоре выяснилось, за проигравших, Алекс открыл истинное лицо человека и весь ужас, порождаемый варварством. Как и десятки тысяч лет назад, люди оставались все теми же троглодитами с дубинкой в руках, жаждущими проломить череп соседу, коли выпала такая возможность.

На той войне ему также довелось понять, что Свобода — по крайней мере, та, что пишется с большой буквы — это дерево, которое не может питаться одними красивыми словами, этому дереву нужны ещё и кровавые жертвы. И вскоре он с удивлением обнаружил, что большинство его товарищей-коммунистов, с кем он плечом к плечу сражался в окопах, ещё более далеки от этих высоких идей свободы, равенства и братства, чем их враги, против которых он сражался за эти идеи.

Но всё это он понял потом, когда Интернациональные бригады были расформированы и он вместе с тысячами беженцев, спасавшихся от фашистских репрессий, пересёк границу через Пиренеи. Пули франкистов свистели над его головой, артиллерийские снаряды разносили в щепки республиканские кордоны и его проклятые идеалы; он не даже не знал, доживет ли до следующего дня.

А потом наступил мир — мир мстительных победителей, скорых расправ и сведения счетов, и когда вскоре началась война в Европе, Алекс, уставший смотреть в лицо смерти и видеть истекающих кровью, умирающих на его глазах мужчин, решил вернуться в Бостон и снова служить на торговом флоте. Педантичные немецкие нацисты с их холодной решительностью и парадно-строевым шагом были для него омерзительнее недоделанных испанских фалангистов с беретами и крестами, однако Штаты ни с кем не воевали, а сражений под интернациональным флагом хватило ему с лихвой.

Какое-то время спустя Райли готовился к возвращению из Англии домой и неожиданно для себя по прихоти капризницы-судьбы в одночасье стал владельцем каботажного судна, простенького и скромного, но в хорошем состоянии. Не ожидая лучшего будущего и не очень-то желая возвращаться на родину, где его, собственно говоря, никто не ждал, новоиспеченный судовладелец недолго думая стал капитаном. Он набрал подвернувшихся под руку матросов — слишком старых или увечных, чтобы служить на королевском военно-морском флоте — и несколько месяцев перевозил через Ла-Манш товары и продовольствие.

Однако появление немецких субмарин, волчьими стаями рыскавших по проливу и безбожно топивших любые суда размером больше весельной лодки, привело к тому, что пришлось искать для плавания менее опасные воды. Таким вот макаром Райли решил перебраться в относительно спокойное Западное Средиземноморье. Он зарегистрировал судно под флагом сохраняющей нейтралитет Испании, дабы извлечь из этого пользу, и сменил ему имя, закрасив прежнее на обоих бортах и корме и выведя огромными белыми буквами новое — название холма, на котором той холодной февральской ночью 1937 года полегло столько людей.

С тех пор судьба где только его не носила. Вместе со своим верным другом Хоакином Алькантарой Алекс наконец смог собрать постоянную команду, и когда из-за послевоенной разрухи прибыль от легальной торговли сильно упала, они стали зарабатывать, берясь за различные заказы сомнительной законности. Порой эти заказы приносили достаточную прибыль, чтобы пуститься в загул или залечь на дно на какое-то время; однако в большинстве случаев приходилось в спешном порядке сниматься с якоря и удирать со всех ног, спасаясь от таможенной полиции. Но, по крайней мере, никто из них не был серьезно ранен и не попал в тюрьму, а в такие времена одно то, что им удавалось сбежать, можно было считать большой удачей.

— Хотелось бы думать, — проворчал Алекс себе под нос, любуясь, как лучи утренней зари окрашивают в розовый цвет вершину горы Хачо, — что Марш не водит нас за нос и мы сможем кое-что на этом заработать.

Если бы в эту минуту Алекс Райли хотя бы в общих чертах мог представить, что ждет впереди его самого и его команду, он бы немедленно повернул назад и без оглядки помчался бы прочь, переведя оба двигателя на «полный вперед».

— Этот кальян, — сказал Джек, втягивая дым, — и впрямь хорош. — Пахнет яблоком. Ты должен попробовать.

Развалившись среди дюжины разноцветных подушек, украшенных геометрическим рисунком, Джек Алькантара выглядел настоящим калифом, не хватало лишь тюрбана и халата.

— Нет, спасибо, — ответил Алекс, поднимая стакан горячего чая в медном резном подстаканнике. — Эта штука слишком расслабляет, а я не хочу расслабляться.

Галисиец вопросительно поднял бровь.

— Ты думаешь, будут проблемы? — спросил он. — Успокойся, Алекс. Сейчас придет этот парень и расскажет, что за штуковину мы должны достать с затонувшего судна.

— Когда речь идет о Хуане Марше, — произнес Алекс, осторожно отхлебывая горячий чай с мятой, — трудно оставаться спокойным.

Они сидели за одним из дальних столиков в мавританской кофейне в медине Танжера, древнего карфагенского Тангиса. С 1925 года Танжер стал открытым портом, управляемым сообществом государств, в которое вошли Бельгия, Испания, Соединенные Штаты, Франция, Португалия, Великобритания, Россия, Голландия и Италия. Иными словами, откровенная дипломатическая нелепость. В итоге город, находившийся в глубоком культурном и религиозном кризисе, сделался идеальным рассадником для шпионов, беглых преступников и контрабандистов со всего света, где могло случиться и постоянно случалось все, что угодно. Так что Танжер оказался просто идеальным портом для бизнеса капитана Райли и его команды. Во всяком случае, до недавнего времени.

К сожалению, около года назад, после того как войска Третьего Рейха захватили Париж, армия Франко оккупировала этот анклав у западной оконечности Гибралтарского пролива. Несмотря на то, что новому фашистскому правительству пока еще не удалось искоренить космополитический дух этого города, благодаря устрашающему присутствию испанских военных это место стало значительно менее приятным и безопасным.

Строго говоря, Танжер состоял из двух городов, повернутых друг к другу спинами: европейского и мусульманского. Несмотря на то, что их отделяло друг от друга лишь несколько улиц, разделявшая их культурная, религиозная, экономическая и социальная пропасть оказалась совершенно непреодолимой. Некоторые даже сравнивали Танжер с двумя сиамскими близнецами, сросшимися спинами, которые никогда не видели друг друга и не хотели видеть.

Одним из них был космополитичный Танжер — современный, разнузданный, с широкими проспектами, застроенными великолепными зданиями в стиле неоклассицизма, где располагались бесчисленные отели, рестораны, международные банки, консульства, представительства крупных компаний и выставочные залы, столь роскошные, что им могли позавидовать их собратья в Европе. Танжер, населенный тысячами эмигрантов, покинувшими родину в погоне за свободой и удачей. Он отчаянно теснил другой Танжер, воплощенный в древней очаровательной медине, притулившейся рядом с оживленным портом.

Ее извилистые улочки, застроенные белыми с голубым домами с выложенными цветными изразцами фасадами, были настолько запутаны и хаотичны, что никому до сих пор не удалось начертить план этой части города, где, казалось, даже свет, проникая на эти улочки, оказывался в ловушке непроницаемых стен, меж которыми царила вечная ночь. Здесь, в медине, жилые дома чередовались с маленькими продуктовыми лавками, пансионами и гончарными мастерскими, их изделия выставлялись прямо у дверей, выкрашенных в цвет неба над пустыней. Здесь ходили невидимые женщины, закутанные в безупречно-белые покрывала, так что виднелись лишь темные застенчивые глаза, и мужчины в джеллабах, бесцельно бродящие по улицам или из какого-нибудь уголка наблюдающие за снующими туда-сюда прохожими.