Литмир - Электронная Библиотека
A
A

   — В случае окончательной разлуки поступать по инструкции морского министра, потом следовать к Новой Голландии, в Порт-Джексон».

Капитан помолчал, подумал, не забыл ли чего, и удовлетворённо произнёс:

   — Всё. Теперь перепишите набело, и мне на подпись.

Резанов поклонился и вышел.

Шлюпы легли в дрейф. Через час возвратился Лесков. С ним на шлюпках прибыли Дионисий, Лазарев, доктор Галкин, лейтенант Анненков и мичман Новосильский.

Священник после обычной молитвы стал испрашивать у Господа крепости духа в предлежащем плаванье. Осенив команду крестом, Дионисий, заросший волосом настолько, что виднелись лишь полоска лба, два острых, хитрых глаза да нос в красноватых прожилках, скрылся в кают-компании, где угощали гостей ромом. Беллинсгаузен и Лазарев прошли на только что выдраенный бак.

   — Смотрите-ка, даже здесь попахивает не кораблём, а скотным двором, — заметил Михаил Петрович.

   — А у вас чище?

   — Так же. Одно утешает, какое-то время будем питаться свежатиной.

   — У Кука на «Индевре» вообще жила коза и снабжала молоком господ офицеров, — улыбнулся Фаддей, вспомнив об этой необыкновенной скотине, которая дважды обходила земной шар.

   — Только с коками ему не повезло, — поддержал шутливое настроение Лазарев. — Помните, назначенный на должность шеф-повара имел лишь одну ногу. Когда же раздосадованный капитан потребовал найти замену, оказалось, что и у другого был существенный недостаток для поварской работы: у него не хватало руки.

Посмеявшись, командиры зашли в каюту клерка. Иван уже успел приготовить все денежные документы и переписать инструкцию.

   — Простите за назойливость, Михаил Петрович, но я ещё раз вынужден просить вас о необходимости блюсти нашу договорённость...

   — Не разлучаться по собственной прихоти? — договорил, поморщившись, Лазарев.

   — Да. Это крайне важное слагаемое успеха.

   — Нешто я враг себе? — чуть обиженно спросил командир «Мирного».

   — На всякий случай я приготовил для вас памятку, — Фаддей взял со стола Резанова инструкцию, пробежал глазами по тексту, поставил свою характерную, твёрдую подпись и добавил: — Постарайтесь исполнить сие в точности. Богом прошу!

Лазарев понял, насколько обеспокоен начальник экспедиции угрозой потерять друг друга в полярном океане, потому не менее горячо, точно клятву давал, проговорил:

   — Приложу все старания, чтоб идти, как одним шкентелем связанными. Не тревожьтесь, Фаддей Фаддеевич.

Весь день офицеры «Мирного» гостили у товарищей с «Востока», вспоминали родной Кронштадт, Морской корпус, театры в Петербурге, где им, в отличие от гвардейских вертопрахов, нечасто доводилось бывать. Но будто сговорившись, никто не обмолвился о предстоящем плавании, как бы передавая это право командирам шлюпов.

Иеромонах Дионисий затеял буйное состязание на палубе с нижними чинами. На спор он перетягивал канат у десятерых матросов, чем вызывал общий восторг у зрителей. Выпив очередную чарку и вытирая огромной лапой своей бороду, он хвастливо гудел:

   — В младости железные оси гнул, а с вами, щенками, я и сейчас без натуги управлюсь.

А шёл-то ему тридцатый год, но матросам, в основном молодым, он казался стариком и вкупе с церковным чином пользовался почти мистическим уважением за феноменальную силу, разные выдумки, чтобы скрасить однообразный быт, укротить страсть к вину, которое употреблял в большом количестве и никогда не бывал пьяным.

   — Одолел бы наш батюшка Куковых матросов? — вопрошал озорной барабанщик Чуркин.

Однако эту загадку даже сам Дионисий отгадать не мог. Этаким забулдыгой он выглядел перед моряцкой молодёжью, ещё не вошедшей в пагубу пьянства. Не сомневался, что превзошёл бы английского матроса, скажем, в питие недельном, но как можно вливать в себя положенную норму — либо пинту вина, либо полпинты крепчайшего рома[44] вдобавок с пивом сколько влезет, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год? — это озадачивало русскую душу, не знавшую такого постоянного, ежедневного пьянства.

В Морском уставе Петра, где расписывался регламент служителя до последнего вздоха, полагалось выдавать вина по чарке в среду, пятницу, субботу и воскресенье и пива семь вёдер в месяц, три литра в день. Из такого же расчёта отпускались водка, вино и пиво служителям «Востока» и «Мирного» — куда меньше, чем матросам Кука.

Английский мореплаватель, прибегавший иногда к жестоким наказаниям вплоть до обрезания ушей, охотно разрешал команде снять пьянкой напряжение, если позволяла обстановка и не предвиделось близкой опасности. В день Рождества один из участников его экспедиции отмечал в дневнике: «Все добрые христиане, говоря по правде, напились столь чудовищно, что вряд ли ночью был один трезвый человек на корабле; благо ещё, что ветер был весьма умеренным — должно быть, Господу ведомо было, в каком состоянии мы находимся». Кук ограничился более лаконичной записью: «Вчера праздновали Рождество, и на корабле не было трезвых». Однажды матросы «расслабились» до такой степени, что Куку пришлось отправить их на необитаемый берег и два дня терпеливо ждать, пока они придут в себя и будут в состоянии выполнять свои обязанности.

Беллинсгаузен же, а тем более Лазарев вообще не допускали пьянства на кораблях. Поблажки делались лишь всеобщему любимцу иеромонаху Дионисию и художнику Павлу Николаевичу Михайлову как служителю капризных муз, который временами не мог работать без некоторой дозы вдохновения.

Вечером «Мирный» подошёл под корму «Востока». Лазарев с Дионисием и сопровождавшими его офицерами перешли на свой шлюп. Подхваченные свежим ночным ветром, корабли пошли к югу.

Как советовал военный агент России и Бразилии генерал Тойль фон Сераскеркен, терять время на поиски неоткрытых островов в водах, где уже побывали французские и английские плаватели, Беллинсгаузен не стал, а устремился прямо к острову Южная Георгия.

Ветер разгулялся настолько, что в кают-компании заплясали тяжёлые дубовые стулья. Команде пришлось убавлять паруса. Налетел шквал с дождём и градом. Матросы дрожали в своих суконных бушлатах, старались укрыться от ледяных волн и брызг. Подверженный боковой и килевой качке шлюп рыскал из стороны в сторону. Он то едва тащился, то вдруг начинал кружиться на одном месте, приходилось забираться на реи, спускать или поднимать те или иные паруса, борясь с произвольными поворотами. Тут и суток работы хватило бы, чтобы выжать из марсовых все силы, а им пришлось работать неделю на открытой палубе под пронизывающим ветром — без горячей пищи, на одних сухарях и солонине.

Не легче было капитану и вахтенным офицерам. Они проявляли то, что называлось искусством кораблевождения. То и дело с мостика раздавались команды:

   — Взять у марселей по рифу, спустить брам-реи!

   — Поставить брамсели!

   — Закрепить фор-марсель, крюйсель, оставить зарифленным грот-марсель и штормовые стакселя!

И матросы уносились по вантам, рискуя свалиться в бушующее море, поскользнуться на мокрых реях или окоченеть на головокружительной высоте.

Непогода вынуждала Фаддея оставаться под зарифленными марселями, фок-стакселем и гротом. В крепкий ветер он предпочитал нести грот, а не фок, потому что у «Востока» фок-мачта была поставлена слишком близко к носу и корабль зарывался в волны, сильно раскачивался по килю и руль ходил под ветром.

Ещё больше хлопот доставляли пасмурность и туманы. Порою они окутывали корабль так плотно, что исчезали вершины мачт, с юта не проглядывался бак. Эта непогодь напоминала весенние петербургские туманы, которые накрывали город, когда вскрывалась Нева. В такие моменты возникала тревога за «Мирный», державшийся вблизи. Не потеряется ли? Или, напротив, не столкнутся ли бортами?

Не подсчитать, сколько нервов скрывалось за такими, к примеру, строчками: «...мрачность и дождь продолжались при большом волнении; ночь была весьма тёмная; на сожжённый фальшфейер шлюп «Мирный» не отвечал и поутру при рассвете не был виден. Рассчитывая, что должен находиться позади, мы убавили парусов и в три часа после полудня направили путь по ветру, чтоб сыскать нашего спутника; вскоре, когда пасмурность несколько прочистилась, увидели его на северо-востоке и пошли прямо к нему. В четыре часа, когда оба шлюпа сблизились, мы вновь привели на левый галс на юго-запад-запад. Ветер тогда дул крепкий с юго-востока, с порывами. Солнце иногда проглядывало, волнение было велико». Рядовая запись. Так происходило не день, не месяц, а годы.

вернуться

44

Пинта — 0,568 ведра. Ведро — старинная мера жидкостей, равна 12 литрам. Бочка — 40 вёдер. Одна бутылка мерная содержала 0,5 штофа — 600 граммов. Штоф — 1,2 литра. Чарка — 1/10 штофа, равнялась двум шкаликам, т. е. 0,123 литра, около 120 граммов.

88
{"b":"607283","o":1}