Но ещё больше изменений Фаддей нашёл в Петербурге и памятном каждому моряку Адмиралтействе. Старое здание, строенное Петром I, приобретало новый вид. Окружавшие его валы срыли за ненадобностью, рвы засыпали, часть хоромин, выходивших окнами на Зимний дворец, украсили лепниной. Кругом устроили прекрасный бульвар.

Андреян Дмитриевич Захаров, знаменитый зодчий, поклонник ампира, вложил в свой проект весь пыл души. Из двора он вывел все коптильни-мастерские, а в зданиях разместил центральные учреждения морского ведомства: департамент министра, Адмиралтейств-коллегию, адмиралтейский департамент с подчинёнными ему присутствиями — библиотекой, музеем, типографией. Во внутреннем корпусе он оставил только необходимые при судостроении мастерские и магазины.

Не ограничиваясь целесообразным внутренним расположением, архитектор в наружных украшениях постарался выразить специально морское назначение всех построек.

Внимательно рассматривая новое Адмиралтейство, Фаддей удивился и некоторой несуразности барельефов. Почему-то попали сюда и некоторые герои древности, имевшие весьма отдалённое отношение к флоту российскому, — Пирр, Ахилл, Аякс, Александр Македонский...

Две группы у входа в большую арку под шпилем представляли граций и морских нимф, поддерживающих глобусы. Лагштоки на двух павильонах, выходящих на Неву, держали дельфины, и на вершине шпиля, как венец всего здания, находились корабли под всеми парусами.

Беллинсгаузен обошёл весь квартал, занимаемый Адмиралтейством, ещё раз и ещё... Всюду копали, клали фундамент, подвозили тёсаный камень и кирпичи, доски и брёвна. В отличие от фасада здания, квартал представлял собою огромную стойку. Фаддей поджидал Крузенштерна, который договаривался о своих делах с учёным советом при Адмиралтействе.

Перед тем как разъехаться, Фаддею хотелось побыть наедине с капитаном, проститься по-человечески. Крузенштерн наказывал ждать у входа под шпилем без четверти каждого часа, поскольку не знал, сколько времени проведёт в департаменте. Ни в первый, ни во второй, ни в третий час его не было — и Беллинсгаузену не оставалось ничего иного, как подробно созерцать пока ещё не завершённое творение Андреяна Дмитриевича Захарова.

После окончания плавания государь щедро одарил всех участников. Крузенштерну он предоставил трёхлетний отпуск с денежным содержанием в три тысячи рублей — для завершения научного труда, определил пожизненную пенсию, наградил орденом Владимира 3-й степени, произвёл в капитаны II ранга. Таких же наград удостоился капитан «Невы» Юрий Фёдорович Лисянский. Офицеры получили по тысяче рублей, повышение в чинах, отпуск за три года плавания. Значительную пенсию назначил и матросам, разрешив выйти в отставку, кто того пожелает.

В честь кругосветного путешествия отчеканили особую медаль. Ею наградили всех офицеров и матросов шлюпов «Надежда» и «Нева».

Иван Фёдорович появился лишь в шестом часу пополудни.

Устроились в кондитерской Привато, славившейся изысканными винами и едой.

Хлопоты по сдаче имущества и привезённых товаров из Русской Америки, с Камчатки, Китая, отчёты, визиты начальству изрядно утомили Крузенштерна. Он хотел поскорее отъехать в своё имение. Там ожидали его жена с четырёхлетним мальчиком, который ещё не видел отца. Не терпелось капитану и скорей засесть за книгу о странствиях «Надежды» и «Невы».

— Замахнулся на три тома, — сказал Иван Фёдорович, отослав полового за вином и закуской. — В первых двух расскажу о ходе самого плавания, увиденных нами землях и народах. Третий же целиком посвящу научным трудам по гидрологии, метеорологии, астрономии с приложением карт разных частей Южного океана, где побывала «Надежда». Если бы вы знали, Фаддей, как хочется мне засесть за бумагу!

   — Вполне понимаю вас. Миру, а россиянам особенно, описание нашего вояжа окажет неоценимую пользу и пробудит любознательных.

   — А вы сами можете предложить собственные наблюдения?

   — Разумеется. В дополнение к официальному отчёту и картам, что вам сдал, пришлю некоторые соображения, хотя... — Фаддей неожиданно рассмеялся.

   — Что «хотя»? — заинтересовался Крузенштерн.

   — Быстрого коня нет нужды подстёгивать, умному человеку нет нужды подсказывать.

   — Лесть вам не к лицу, — укорил Иван Фёдорович.

   — А я и не собираюсь льстить, — протестующе махнул рукой Фаддей. — Главное, что я вынес из нашего вояжа, — это чрезмерная необходимость полного соединения экспедиции, если она состоит из двух кораблей. А то получалось, кто в лес, кто по дрова.

   — Тут моей вины нет.

   — Вас никто не винит. Но если бы отсутствовала резановская миссия, корабли должны были постоянно держаться вместе.

Крузенштерн задумчиво повертел бокал с пуншем, со вздохом признался:

   — Может, я и ошибаюсь, но Лисянскому лучше бы участвовать или главенствовать в другой экспедиции, а мне следовало подыскать бы другого на «Неву» капитана.

   — Вы не ошибаетесь. Юрий Фёдорович для экспедиции много сделал, однако немало и тревог излишних нанёс. Характеры у вас разные, оттого и не было согласия.

   — Ну а вы теперь что думаете делать? — спросил Крузенштерн, чтобы переменить разговор. Очевидно, ему неприятно было вспоминать прошлые трения.

   — В отпуск съезжу к знакомым на Эзель, а потом... куда пошлют, — ответил Фаддей, не упомянув имени Айры, к которой всей душой стремился.

   — А не поехать ли нам вместе? Доберёмся до Ревеля, оттуда вам проще попасть на остров, — предложил Иван Фёдорович, но без воодушевления, скорее из вежливости.

   — Нет. Хочется побыть одному, — простодушно признался Беллинсгаузен.

После трёхлетнего совместного проживания ему и впрямь мечталось отдалиться от всех соплавателей, какие бы чувства ни питал он к ним. Осознание дружбы придёт потом, уже в воспоминаниях. Пока же душа требовала отдыха в одиночестве и покое.

Крузенштерн не стал настаивать, понял состояние лейтенанта. Поднимаясь, всё же проговорил:

— Если случится оказия, благоволите меня навестить. Вас я всегда буду рад принять...

Распрощались на Вознесенском проспекте против Александровского рынка. Капитан нанял извозчика, чтобы успеть к завтрашнему отъезду собрать вещи. Беллинсгаузен остался один. Закатное солнце отражалось лишь в окнах верхних этажей. Не зная зачем, он повернул к центру. Ноги сами понесли его к Большой Садовой, оттуда по липовой аллее к месту, где давно хотел побывать.

В вечернем сумеречье страшным и неприветливым показался ему Михайловский замок. Его закладывали в феврале 1797 года, за два месяца до того, как гардемарину Беллинсгаузену присвоили звание мичмана. Строил дворец итальянец Бренн на месте пришедшего в ветхость «летнего дворца» императоров и императриц, начиная с Анны Леопольдовны и кончая Елизаветой Петровной. Павел I повелел «делать спешно», не указав сроков, а раз так, то работы закипели с изумительной скоростью и муравьиной суетою. В день на площадках было занято по шести тысяч каменщиков, плотников, отделочников, землекопов и прочих строительных мастеровых. Не хватало кирпичей, брали взаймы у тех, кто обзаводился новым жильём неподалёку, не было мрамора — отнимали от возводившегося в ту пору Исаакиевского собора.

Сказывали, будто однажды часовому караула у «летнего дворца» явился в сиянии юноша и сказал, что он, архангел Михаил, желает на этом месте видеть храм во имя архистратига Михаила. Часовой, понятно, доложил о происшествии начальству. Когда же весть дошла до императора, тот ответил, что ему известна воля архистратига — повелителя всех небесных сил, потому он и приказывает строить церковь в честь Михаила-Архангела и Михайловский дворец.

Строение получилось похожим на средневековую крепость. Со всех сторон его окружили обложенными камнем канавами, на земляных валах расставили пушки, примыкавший к дворцу сад обнесли каменной стеною в два с лишним метра высотой. А вот не уберегли Павла Петровича все эти укрепления от насильственной смерти. Убили те же, кого он пригрел, дал самые высшие должности. Впрочем, убийцами можно посчитать не только самих исполнителей, но и тех, кому не по душе пришлись слишком суровые порядки в управлении. Но вот загадка: Пётр I не менее жестоко рушил традиции, сложившийся веками уклад, пролил немало кровушки, поднял Россию на дыбы. Однако, если не считать Стрелецкого бунта, спровоцированного Софьей, из приближённых только сын Алексей пошёл супротив отца, другие же готовы были за царём в огонь и воду. Почему? На этот вопрос Фаддей не мог найти ответа.