— Однако вы предлагаете установить регулярные торговые вояжи туда и обратно, — продолжал Мордвинов. — Для этого понадобятся десятки судов, сотни матросов. Допустим, суда найдутся, а где взять матросов?

   — Из тех тридцати тысяч рекрутов, ежегодно набираемых для службы на флоте, пять тысяч можно определить на эти корабли. В практике дальних плаваний они получат куда больше навыков, чем в Ревеле или Кронштадте.

   — Что ж, можно создать учебную флотилию. А откуда взять опытных командиров для торговых судов?

   — Откуда все мы вышли — в Морском корпусе, — тут же нашёл ответ Крузенштерн. — При нём открыть особое училище человек на сто. После учёбы и плаваний на купеческих судах из таких молодых людей получатся добрые офицеры. Осмелюсь даже предложить, чтобы капитаны флота обращали внимание на корабельных юнг. Наиболее способных направляли бы в Корпус.

Мордвинов вскинул пушистые брови:

   — Морской кадетский корпус — заведение для дворян. Не забывайте об этом!

   — Англичане Кук, Нельсон, прославившие своё Отечество, да и наш великий Ломоносов отнюдь не дворянского происхождения, — возразил Крузенштерн.

Николай Семёнович миролюбиво махнул рукой:

   — Эк, куда хватили! Ну да ладно. Сегодня же передам ваш прожект главному директору водяных коммуникаций графу Румянцеву. Постарайтесь ему приглянуться. Ба-а-а-льшой амфитрион[16]. Сладкоречив, на обещания щедр. Потому при беседе проявите настойчивость, требуйте незамедлительного решения.

На другой день за Крузенштерном приехал курьер от Румянцева. Секретарь тут же провёл просителя в кабинет.

Николай Петрович Румянцев был сыном фельдмаршала екатерининских времён Румянцева-Задунайского, не раз бившего турок при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле. Он получил блестящее домашнее образование, потом углублял знания в университетах Германии, много лет провёл в немецких землях в качестве посланника. Павел I вернул его в Петербург, сделал сенатором. Александр I, знакомый с высказываниями Румянцева о важности развития промышленности и торговых связей, пожаловал ему важный пост, назначив директором департамента водяных коммуникаций и устройства дорог в России.

Николаю Петровичу шёл сороковой год. Он входил в пору расцвета жизненных сил и мудрой государственной деятельности. Румянцев долго расспрашивал Крузенштерна о службе, его плаваниях, особо на британских кораблях, просил показать на большом глобусе маршруты своих путешествий, а потом задал неожиданный вопрос:

   — А что вас, военного моряка, заставило печься о делах торговых?

   — Обида за Россию! Неужто мы хуже англичан, у коих я не переставал удивляться размаху торговой деятельности. Через коммерцию с Ост-Индией, Китаем и другими колониями Англия достигла своего благополучия. Не одной же барщиной и оброками нам жить. Разве мы не найдём выгоды в торговле с этими странами?!

   — Но в той части земного шара у России нет своих владений, — раздумчиво заметил Румянцев.

   — А Русская Америка? Её-то почто в загоне держать?! Для начала я предлагаю направить к Алеутским островам два шлюпа с припасами для строительства и оснащения судов. Туда же послать мастеровых-корабелов, учителей-навигаторов. Леса для судов там предостаточно. Ядрёного леса, строевого! Построенные в Русской Америке суда смогли бы вывозить меха в Кантон и далее в Россию. Мы бы перестали платить втридорога за колониальные товары иностранцам, а с великой прибылью снабдили и себя, и Европу всем тем, что там производится и чем славится и дёшево стоит. С нашей Российско-Американской компанией тогда не справятся ни британские, ни голландские, ни другие товарищества.

Столь живая и продуманная обрисовка перспектив понравилась Румянцеву. Особенно приглянулась идея привлечь к задуманному делу отечественную компанию, которая делала лишь первые робкие шаги. Граф пригласил к себе управителей компании, а также Мордвинова с Крузенштерном. Ради того, чтобы доставить необходимые припасы для строительства своих кораблей в Русской Америке, провоз которых морем оказался бы более дешёвым, нежели сушей через всю Сибирь и далее водой, компанейцы согласились дать денег на эту экспедицию в дальний восточный край. Они обратились с письмом к новому царю, и Александр отнёсся благосклонно к организации вояжа.

Но и тут на пути идеи к воплощению встало много рогатин. Вскользь, но упомянуть о них следует, ибо всякому непривычному почину, кроме причин внешних и внутренних — и вполне объяснимых, — противостоит главная преграда. Она гнездилась в русской сановной спеси, нежелании взглянуть дальше собственного носа, откладывании спешного дела на потом и поглубже. Ну ещё, может быть, и в том, о чём гласит поговорка: куда, мол с нашим рылом да в калашный ряд.

Как раз в это время началась очередная ломка государственного устроения. Вместо коллегии появилось восемь министерств — внутренних дел, коммерции, финансов, юстиции, народного просвещения, иностранных дел, морское, военно-сухопутных сил. При Морском министерстве учреждался Комитет образования флота, в «Наказе» которому Александр I писал: «Мы повелеваем оному комитету непосредственно относиться к нам о всех мерах, каковые токмо нужным почтено будет принять к извлечению флота из настоящего мнимого его существования и к приведению оного в подлинное бытие».

Как и повелось в России издавна и до наших дней, всё старое ломалось и уничтожалось без должной осмотрительности и торопливо заменялось новым, в большей части заимствованным из английского опыта, не сообразным ни с характером русского человека, ни с состоянием средств государства. Иные нововведения, конечно, не могли укрепиться на русской почве. Но другие, чисто технические, вошли в обиход, прочно удержались в нём и принесли ожидаемую пользу. На флоте к таковым относились: определение более целесообразных размеров рангоута, такелажа, качества парусного полотна и формы якорей, устройство на кубриках кораблей около бортов коридора, укладка матросских коек в сделанные по бортам сетки вместо прежнего помещения их в рострах; отведение на кубрике особой каюты для матросских рундуков; уничтожение шханц-клетней — красного сукна с белым бордюром, развешиваемых в праздники по бортам кораблей, — как «украшения излишего и безобразного».

Наши преобразователи были убеждены, что для блага России достаточно переносить к нам в точной копии всё иностранное. Благоговение к чужеземному и печальное незнание своего русского сказалось и во взглядах Комитета образования флота, не решившегося уничтожить или ослабить в нашем флоте бесчеловечное наказание линьками. Причиной этому была та же подражательность английским морским порядкам, где матроса, захваченного на службу вербовкой, по большей части обманом, необходимо было держать как арестанта, не отпуская на берег и поддерживая дисциплину исключительно жестокими наказаниями, которые для русского матроса были совершенно излишними.

Убеждение в преимуществах английского матроса перед нашим в матросском ремесле было развито в такой степени, что при снаряжении первой кругосветной экспедиции находились те, кто советовал нанять для неё английских матросов. Они полагали, что русские для такого отдалённого и долгого плавания годны не будут. «Англичанин привык бродяжничать по морям, а наш затоскует по земле, по Отечеству», — говорили они.

Но Крузенштерн оставался при своём мнении. Ему ещё предстояло доказать, что русские моряки смогут все трудности превозмочь и даже превзойти иностранцев.

Сложнее было бороться с такими российскими львами, как председатель Комитета образования флота Александр Романович Воронцов и морской министр Павел Васильевич Чичагов, сознательные и ярые поклонники всего английского, носившие в молодости кличку Денди.

Александр Романович, старший брат того самого английского посла Семена Романовича, с которым мы уже знакомились, воспользовавшись правом непосредственно обращаться к императору, обещанным в «Наказе», составил и представил мастерски написанную докладную, в которой чётко выразил свои взгляды на русский флот. Обстоятельно пройдясь по «противным» старым порядкам, опять же не изменяя русской традиции, Воронцов писал: «По многим причинам, физическим и локальным, России быть нельзя в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должна быть в сухопутных войсках; оба же эти ополчения в большом количестве иметь было несообразно ни числу жителей, ни доходам государственным. Довольно, если морские силы наши устроены будут на двух только предметах: обережению берегов и гаваней наших на Чёрном море, имев там силы, соразмерные турецким, и достаточный флот на Балтийском море, чтоб на оном господствовать. Посылка наших эскадр в Средиземное море и другие дальние экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользы никакой...»