Генерал-инженер Опперман разработал план модернизации Кронштадта. Кроме обычного строительства зданий план предусматривал одеть форты и батареи в камень, вооружить пушками и мортирами большого калибра, способными поражать противника на дальней дистанции. Летом следующего года начали расти гранитные бастионы. Здесь устанавливали сильное вооружение, представлявшее собой внушительную силу. Особенно грозными стали формы «Павел I», «Александр I» и «Пётр I».

А через несколько месяцев произошли события, снова и в который раз встревожившие Россию.

Осенью император собрался в Таганрог. Накануне поездки ночью, без свиты, он отправился в Александро-Невскую лавру, долго молился в полутёмном соборе, о чём-то поговорил со схимником, получил от того благословение и покинул лавру. Через две недели он приехал в Таганрог и скоропостижно скончался.

Некоторые странные обстоятельства, сопутствующие внезапной смерти царя, породили немало слухов. Родившись наследником престола, Александр и в молодости, и позже не раз высказывал отвращение к поприщу самодержца, выпавшему на его долю. За несколько дней до кончины царя в Таганроге же погиб фельдъегерь Масков, внешне удивительно похожий на императора. Умершего Александра перевезли в наглухо забитом гробу. Ещё семь дней опять же закрытая домовина простояла в Казанском соборе. Для императорской семьи её открыли только один раз, ночью. Мать Александра — Мария Фёдоровна — при этом поразилась сильно изменившимся его лицом.

Стали поговаривать, что вместо царя похоронили другого человека, возможно, фельдъегеря Маскова или унтер-офицера Семёновского полка Струменского, как две капли воды похожего на Александра Павловича.

Подлил масла в огонь и рассказ одного из солдат-гвардейцев. Умирая, он поведал о том, как однажды вечером его с тремя другими караульными вызвали в Петропавловский собор, где находилась усыпальница российских императоров, им приказали поднять могильную плиту, вынуть из склепа гроб с телом Александра и заменить его другим, привезённым в военном фургоне...

Однако выступление декабристов на Сенатской площади на время приглушило слухи и домыслы[59].

Новый царь, третий сын в семье Павла I, многими чертами отличался от старшего брата. Поговаривали, что младенец поразил даже царствующую бабку Екатерину Великую, о чём она немедля отписала одному из своих европейских корреспондентов: «Сегодня мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно. Длиною он аршин без двух вершков (около 62 сантиметров), а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья его окажутся карликами перед этим колоссом!»

И как в воду глядела. Александр Благословенный умрёт бездетным в сорок восемь лет. Второму из братьев, Константину, примерещится французская гильотина с окровавленными головами Людовика и Антуанетты. А третьему природа дала рост пращура Петра I. Он вымахал в двухметрового великана, готовился командовать кавалерией, а стал императором.

Ему было двадцать девять лет — вдохновенный возраст. С той же решимостью, с какой он применил картечный огонь по бунтовщикам, вставшим в каре вокруг памятника Петру, он взялся за переустройство империи, и не с вершины своего трона, а с самых низов. Он считал себя рекрутом армии, спал на походной койке, укрываясь шинелью, ел простую пищу, кашу, солонину, щи. Часто объезжал полки и снимал пробы с солдатских котлов. В столичных полках он знал всех командиров вплоть до унтеров в лицо, на флоте — капитанов и офицеров. Ездил в коляске или верхом, часто один, без всякой охраны или эскорта.

Однажды нагрянул на Охтинскую верфь, где строились суда, и ни на одном из пяти кораблей не нашёл капитанов. Куда девались? Морской министр, сменивший де Траверсе, Антон Васильевич Моллер, которого за покладистость просто звали Антошей, в рапорте пытался оправдать отсутствие капитанов обеденным временем. Однако государь аппетит им испортил, наложив на рапорт министерства такую резолюцию: «Объявить господам командирам всех строящихся судов, что я поверить могу, если один или два по крайней нужде могут отлучиться, но чтоб вдруг все пять не были на своём месте, того я не могу дозволить. И потому так как обедать могли и после рабочего времени, то обедавших посадить на трое суток на гауптвахту, объявя приказом по флоту от вашего имени».

Крайне щепетильным оказался Николай в денежных расходах. Тот же Моллер докладывал о разбитом в непогоду фрегате «Помощный» и ходатайствовал о награде спасателям. Государь начертал: «Согласен, на счёт виновного капитана».

С Моллером у Николая получалась такая яркая переписка, что по ней можно было живо представить склонности, симпатии и антипатии царя.

Просит Моллер двоих офицеров из ластового (вспомогательного) экипажа перевести тоже в ластовый, но в Севастополь, поскольку один из двоих имеет там дом. Царь: «Согласен на сей раз; но впредь под предлогом оседлости не сметь представлять, ибо служба не есть инвалидный дом, а всякий в отставку выйти может, буде хочет».

Хлопочет министр о награде корабельных офицеров и прочих чиновников, участвовавших в построении корабля «Император Пётр I». Но Николай откладывает до момента: «Когда лично удостоверюся, что корабль чисто сделан».

Представил Антон Васильевич списки к награждению комиссии, которая занималась разбором жалоб нижних чинов и успешно потрудилась. Царь: «Тогда будет время наградить, когда на опыте докажется, что жалоб нижних чинов на господ командиров боле нет». Дескать, пойдут снова жалобы, что ж тогда толку от стараний ревизоров?

Моллер с гордостью докладывает: два юнкера из флотских вольнонаёмных показали хорошие знания на экзаменах, их бы произвести в мичманы. «Если по фронту достигли также должного знания, то на сие согласен», — отвечает государь, он требовал, чтобы и мичманы умели маршировать по плацу, как гвардейцы.

В другой раз министр озабоченно просит, надо-де определить в адъютанты юного мичмана Коростовцева, отпрыска из славного рода. К кому? К контр-адмиралу Рикорду, тот согласен. Только царь против: «Рано! Впредь ранее чем через три года в офицерском звании и трёх шестимесячных кампаний в адъютанты не представлять». Пусть, мол, послужит мичманок в строю, похлебает солёной водички в походах, тогда и просится в адъютанты, хоть он и из рода Коростовцевых.

С турками ещё не разладились вконец отношения, пока продолжали торговать. Как-то поставили они партию кож, но не тех, что обещали, а много хуже. Но когда закупщики хватились, разложили полугнилой товар для сушки, протестовать поздно стало. Попросили царя, чтоб через посла протест заявил. Николай ответил: «На то и бараны, чтобы их стричь. Убытки — на счёт виновных».

Ещё в бытность Лазарева 2-го Михаила Петровича флигель-адъютантом в Петербурге, Моллер донёс, что тот больно строго наблюдает за строительством судов, ссорится с поставщиками. На него жалуются. Он оскорбил, к примеру, инженер-полковника Стоке, делавшего когда-то «Восток», чем вызвал массу нареканий со стороны капитана Беллинсгаузена. Правда, инженер-полковник обиду проглотил, рапорт не подавал, но есть свидетели. Николай пишет дежурному генералу Перовскому: «Призови к себе флигель-адъютанта Лазарева. Узнай от него истину. Отзыв же генерал-интенданта меня вовсе не убеждает, ибо весьма известно, что как ему, так и прочим господам, членам Морского управления, флигель-адъютант Лазарев не нравится оттого, что через него многие злоупотребления мною открыты по их частям».

Регулярно, невзирая на дождь, стужу, метель, Николай прогуливался. «Холод — лучший друг здоровью», — считал он. Вдруг на углу Литейного и Садовой увидел похороны. Облезлая кляча тащила сани с простым сосновым гробом. На крышке лежала офицерская фуражка. Царь обнажил голову и пошёл за гробом. Встречные, узнав императора, срывая шапки, двинулись следом. Вскоре образовалась большая процессия — солдат, горожан, мастеровых. Она с царём и проводила до кладбища обнищавшего, никому не известного офицера в отставке.