Зачатки расхождения появились уже в IV столетии, когда наметилась определенная поляризация в тринитарном богословии, возникшая одновременно с зарождающимся экклезиологическим конфликтом. С одной стороны, Запад придавал особый авторитет так называемым «апостольским кафедрам» и признавал римскую кафедру единственной «кафедрой Петра»; с другой стороны, на Востоке «апостольские кафедры» (т. е. Поместные Церкви, возводящие свое происхождение к одному из апостолов) были столь многочисленны, что практически не могли на этом лишь основании претендовать на какую-либо особую роль[375]. Однако на Востоке никто принципиально не возражал против возвышения «Вселенского патриархата» Константинополя, столицы империи – возвышения, основанного исключительно на эмпирических факторах, совершенно независимых от какой-либо апостоличности[376].
Говоря точно, экклезиологическая поляризация, возникшая между Востоком и Западом, была связана с постепенно расходящимся пониманием Поместной Церкви, т. е. евхаристической общины, возглавляемой епископом и духовенством и включающей народ Божий. Взаимоотношения между Поместными Церквами на Востоке основывались на их тождественности в вере и всецелом онтологическом равенстве с «первенствами» (митрополиями, патриархатами и т. д.), возникавшими на эмпирическом основании и обусловленными и контролируемыми только консенсусом всех Церквей. На Западе же настаивали на апостоличности, в особенности Рима – и только его, потому что он был единственной апостольской кафедрой на Западе. В свою очередь это породило идею о руководстве Божественным избранием, ибо не Церковь, а Христос избрал и назначил апостолов, выбрав Петра для особой роли в Церкви. Но когда в XIII в. начался спор, византийская сторона настаивала на преемстве Петра в каждой Поместной Церкви в лице епископа – «первосвященника» и учителя в евхаристическом собрании[377]. Эта идея была уже в III в. высказана в учении св. Киприана Карфагенского о кафедре Петра.
Изначальное расхождение постепенно углублялось, усиливаясь политическими и культурными факторами. За исключением папы Льва I и той важной роли, которую сыграло его «Послание к Флавиану»[378] на Халкидонском Соборе (451), Римская Церковь не оказывала решающего влияния на тринитарные и христологические споры, бушевавшие на Востоке. Вероучительный авторитет Рима признавался, но высшим церковным критерием считалось соборное согласие епископов. Однако и этот авторитет не был автоматически легитимным, и мы знаем много примеров «лже-соборов». Соборный авторитет соответствует библейской категории божественных «знамений». Они предназначены христианской общине в целом, но не освобождают ее от ответственности отличать истину от лжи.
Историки часто считают реальным началом раскола Крестовые походы, и в частности нападение крестоносцев на Константинополь в 1204 г. Совершенно ясно, что установление параллельной латинской иерархии, и в особенности латинского патриархата в Константинополе, сделали раскол очевидным. Во всяком случае, после григорианских реформ папство считало себя высшим авторитетом в христианстве. Всякое оспаривание этого авторитета рассматривалось как акт раскола и ересь. Между тем на Востоке, несмотря на все преступления, совершенные крестоносцами, видимо, гораздо дольше продолжали считать, что латинский Запад остается частью христианской ойкумены. Это можно сказать не только о «латинофронах», которые постоянно подталкивали слабеющую империю Палеологов к «политической» унии с Римом ради помощи против турок, но также и о более консервативных православных кругах. Эти круги, относясь очень серьезно к богословским вопросам, в особенности к вставке Filioque в Символ веры, полагали, что необходимым предваряющим условием для преодоления раскола должен быть объединительный Собор, где эти различия могут открыто обсуждаться и решаться[379].
В течение всего XIV в. споры между Востоком и Западом сосредоточивались на идее собора. Но должен ли собор предварять объединение, как хотели византийцы, или же предваряющим условием является акт «покаяния» и «возвращения»? Папы придерживались второй точки зрения – до тех пор, пока само папство не было поставлено под вопрос соборным движением на Западе. Провозгласив превосходство собора над папой, Констанцский собор подорвал прежнюю позицию пап и привел впоследствии к «собору единения» в Ферраре и Флоренции (1438–1439). По иронии судьбы Флорентийский собор закончился двойной трагедией: крахом концилиаризма на Западе[380] и окончательным разрывом между Востоком и Западом. И действительно, флорентийское постановление[381] не могло не спровоцировать реакцию. Измученной и отчаявшейся греческой делегации оно навязало традиционные западные взгляды на Filioque и чистилище; и наконец, последним и весомым актом оно утвердило, что положение римского первосвященника предполагает его «полную власть (plena potestas) окормлять Вселенскую Церковь, управлять и руководить ею». Большинство греков, подписавших это постановление, позже отказались от своей подписи. Русская Церковь отвергла митрополита Исидора, одного из устроителей унии. После турецкого завоевания Константинопольская патриархия официально поместила латинских христиан во «вторую категорию» еретиков, которых надлежало принимать в Церковь через миропомазание в соответствии с 95-м правилом Пято-Шестого Собора (692).
Необходимо помнить все эти хорошо известные события, чтобы понять «снятие анафематствований» 1965 г. в его истинном смысле. Ясно, что завершение раскола потребует куда большего, нежели этот символический акт. В частности, необходимо было бы достижение обеими сторонами общего взгляда на термины, выражающие понятие церковного авторитета.
Я хотел бы указать на одно событие из церковного прошлого, которое могло бы послужить в этом случае хорошим примером, – на великий Константинопольский собор 879–880 гг., именуемый в некоторых византийских источниках даже «собором единения». Если бы правильно понять его сегодня, можно было бы лучше согласовать по-прежнему различный взгляд на церковный авторитет на Востоке и на Западе. После столь экклезиологически важных событий, как взаимное отлучение папы Николая I и патриарха Фотия и первый раунд полемики о Filioque, собор этот запечатлел примирение папы Иоанна VIII и патриарха Фотием. До недавнего времени считалось, что Иоанн VIII дезавуировал своих легатов по их возвращении с Востока и что раскол продолжался. Труд Ф. Дворника и труды других современных ученых показали, что это не так[382], и что не только Фотий и Иоанн VIII, но и несколько их преемников оставались верными тому, что было достигнуто собором.
Собор пришел к двум важнейшим решениям.
1. В области дисциплины обе Церкви признают друг друга высшими инстанциями в своих сферах. На Востоке не будет никакой папской «юрисдикции» (1-е правило), но традиционное первенство чести Рима будет признаваться так же, как и традиционные территориальные границы Римского патриархата.
2. В области вероучения собор сохраняет единство веры, подтверждая изначальный текст Никео-Константинопольского Символа. «Вставка» в Символ определенно и четко осуждается. Соборный орос явно подразумевает Filioque, но авторитета папы осуждение непосредственно не касается, поскольку добавление Filioque в то время практиковалось не в самом Риме, а лишь во франкских землях и в Испании.
Каково же значение этих постановлений?
