24. После этих слов беседа подошла к концу.

Когда они немного перевели дух, император снова, как прежде, спросил:

– Что ты думаешь по поводу сказанного, архиерей? Если это несправедливо, то изобличи несправедливость, если же это оказывается речами истины и справедливости, послушайся моих слов и совета!

Павел:

– Перед лицом Христа и истины, как прежде сказал, так говорю и теперь: свято, прекрасно и истинно то, что ты говоришь. И потому я соглашаюсь и приветствую, чтобы был созван собор.

25. Император:

– Как дела, так и слова мои пусть будут ясны и понятны, чтобы они не потребовали иного объяснения в будущем. Если ты хочешь, чтобы был такой собор, как древние вселенские соборы, замечательно, слов нет. Но если вы собираетесь прибыть, чтобы учить нас истине, то мы учителей не приглашаем, и если судьями – тем более. Ибо как вы будете выступать одновременно и судьями, и стороной в споре? А если же вы придете дружески и братски, без вражды и высокомерия, как люди, от души ищущие истину, мир и согласие, то это будет угодно Богу и нам, его рабам, приятно. Итак, если, собравшись вместе, мы изучим взгляды друг друга и придем все к соглашению – слава святому Богу! Если же всем руководящий и движущий Бог за ему известные грехи попустит, чтобы опять явилось такое же разногласие между нами и вами и разгорелся спор, то, дабы не оборвалась связь и не возникла у нас вражда и еще большая распря, чем теперь, пусть каждая церковь останется при том, чего она держится сейчас, с тем чтобы все от души просили и умоляли миротворца Бога ниспослать Свой святой мир и единство так, как он Сам ведает.

26. После того, как император это сказал и Павел заявил, что он с этим согласен, было постановлено, чтобы этот собор состоялся в Константинополе в промежутке между началом июня пятого индикта шесть тысяч восемьсот семьдесят пятого года и концом мая седьмого индикта[317].

Projets de concile oecuménique en 1367: un dialogue inédit entre Jean Cantacuzene et le légat Paul

Доклад, прочитанный на XI Международном конгрессе по византинистике в Мюнхене в сентябре 1958 года.

Первая публ.: DOP, 1960. V. 14. P. 149–177.

Опубликован также в: Byzantine Hesychasm: Historical, Theological and Social Problems. XI. Р. 149–177.

Статья о. Иоанна на рус. яз. публикуется впервые.

© Пер. с фр. и лат. У. С. Рахновской.

Современный диалог между католичеством и православием неизбежно базируется на фактах христианской истории – истории церковного единства между т. н. Востоком и Западом в течение первого тысячелетия и начавшегося в XI в. постепенного отчуждения и схизмы. Те из нас, кто действительно озабочен вопросом христианского единства, стремятся реконструировать главные богословские и экклезиологические установки, благодаря которым было возможно сакраментальное общение и общность исповедания в течение первой половины христианской истории, в тот период, когда, по словам Иоанна Павла II, «Церковь дышала обоими легкими». Конечно, в наше время, особенно в XX столетии, категории Востока и Запада исторически и культурно устарели: резкое деление на «Восток» и «Запад» становится чем-то искусственным, если учесть сегодняшнее положение Америки, Африки и Азии, давным-давно свершившееся крушение Византии и фактически всемирное усвоение научной методологии исследований, созданной в Западной Европе в XIX столетии. Новые обстоятельства дают нам все необходимое для лучшего понимания общей нашей истории первого тысячелетия, а также – природы последовавшего затем трагического отчуждения.

Ферраро-Флорентийский собор был, без сомнения, самой значительной попыткой позднего Средневековья изменить курс истории и восстановить единство веры и церковное общение между «Востоком» и «Западом», имевшими тогда, как уже сказано, гораздо более четкие границы. Заседания собора и его решения создают впечатление воссоединения обеих половин христианства. Наши знания о соборе теперь гораздо полнее, чем во времена нескончаемых споров его критиков и сторонников, тянувшихся в прошлом веками. Теперь нам не только доступны все относящиеся к делу документы, опубликованные во впечатляюще полных ватиканских изданиях, но и положено начало более масштабному подходу к истории собора. Одна из основных заслуг Дж. Джилла, в частности, состоит в том, что он поместил Флорентийский собор в его западный контекст, как завершение борьбы папства с движением соборности и победу того, что Джилл называет «традиционным строем Церкви»[318].

Расширенный охват событий, данный Дж. Джиллом в западной перспективе, может стать прекрасной – и необходимой в наши дни – базой для будущей «глобализации» истории собора и более содержательного представления о современном ему православии. Цель моей статьи состоит в том, чтобы сделать несколько предварительных замечаний относительно понимания соборности на Востоке, а также о том, что могло и должно было бы произойти на истинно объединительном соборе.

Когда византийцы говорили «вселенский», то в слово это вкладывалось чисто византийское воззрение на христианское сообщество. «Имперский» оттенок значения историки подчеркивали тут не раз. И действительно, в качестве подтверждающего примера достаточно привести текст историка XI в. Кедрина.

Подразумевается, что Поместные Церкви, возглавляемые епископами, объединены общей верой, выраженной соборами, но также и то, что консенсус достигается в пределах ойкумены – «мира», который со времен Константина официально стал христианским и внутри которого символом и воплощением социального и религиозного единства был император. Как известно, эта система часто описывалась (и осуждалась) под именем «цезарепапизма»; однако вряд ли она заслуживает такого названия. Византийское христианство прочно хранило память об императорах, злоупотребивших своей властью (их называли «узурпаторами», τύραννοι), – Констанции I, Валенте, Констанции II, Константине V Копрониме и др. – и о соборах, которые теперь мы назвали бы лжесоборами. Таким образом, ни на императора, ни на соборы per se[320] автоматически полагаться было нельзя.

Другой существенной чертой византийского взгляда на мир была неколебимость представлений о традиционных границах империи. Никогда – даже в XIV и XV вв. – византийцев не покидала мысль, что в состав империи входят и Восток, и Запад, что Испания ей принадлежит, как и Сирия, и что «ветхий Рим» каким-то образом остается исторической колыбелью империи и ее символическим центром, несмотря на перенесение столицы в Константинополь. Шла богословская полемика с «латинянами», народ ненавидел «франков», особенно после Крестовых походов, вызывал негодование торговый захват византийских земель Венецией и Генуей, но идеал мировой империи, находивший отражение в исключительно «римском» обосновании византийской императорской власти, продолжал жить. В 1393 г. патриарх Константинопольский Антоний в своем часто цитируемом письме к московскому великому князю Василию I, убеждая его не противиться поминовению императора за литургией в русских церквах, выражал очень далекое от действительности, но твердое убеждение в том, что император поставляется «царем и самодержцем всех ромеев, то есть всех христиан», что «в каждом месте каждым патриархом, митрополитом и епископом имя царево поминается, где только есть христиане» и что «даже латиняне, не имеющие никакого общения с нашей Церковью, и те оказывают ему такую же покорность, какую оказывали в прежние времена, когда находились в единении с нами»[321]. Характерно, что патриарх говорит об имперском единстве, несмотря на разделившую Церковь схизму.