Когда Альбрехт подошёл очень близко к женщинам, младшая из них сказала ему:
— Мы заблудились, выведите нас, пожалуйста, к охотничьему домику, который, вероятно, не более четверти часа ходьбы отсюда.
Голос молодой женщины звучал чрезвычайно нежно, черты её лица показались графу очень симпатичными и пленительными, фигура в высшей степени грациозной и чёрные глаза сверкающими, подобно звёздам в тёмной ночи; ему казалось, будто перед ним стоит очаровательная лесная богиня. Он растерялся и не знал что отвечать. Но опомнившись, граф, несмотря на то, что был в первый раз в этой местности и находился в таком же положении, как заблудившиеся незнакомки, вызвался проводить их, не желая терять из вида таких прелестных женщин.
Граф повёл их по тому направлению, по которому они пришли к лугу. Когда дамы устали от ходьбы и сели на траву отдохнуть, то спросили графа, откуда он и как его зовут. Граф представился и рассказал, как он попал в этот лес.
— Как! — воскликнула младшая. — Вы здесь чужой, сами заблудились и хотите быть нашим проводником?
— Искреннее желание вывести вас из затруднительного положения поможет мне найти дорогу, — отвечал Альбрехт, слегка краснея.
— Вы очень любезны, mein Herr, — отвечала милая незнакомка, грациозно ему поклонившись и доверчиво взяв его руку, оперлась на неё.
Старшая дама также немного устала и опиралась на другую руку проводника. Альбрехт чувствовал себя перенесённым на небо и гуляющим между двумя эфирными существами. От восторга он сделался разговорчивее, язык у него развязался, речи его стали смелее.
— Много ли таких сильфид, как вы, в этом лесу? — осмелился он спросить.
— О существовании сильфид в этом лесу мы не слыхали, — отвечала старшая, смеясь, — но крестьяне говорят, что в нём водится много хищных зверей, и мы можем вас уверить, что не принадлежим к числу их.
— В таком случае вы были очень храбры, отправляясь на прогулку без мужской защиты.
— А вы разве убеждены, что мужчины менее боятся опасности, чем женщины? — возразила она. — Их эгоизм и постоянная предусмотрительность часто делают их гораздо трусливее нас.
— Не спорю, но из вежливости и нежелания показаться перед прекрасным полом трусами, они, не взирая на опасность, вызываются быть опорой тех, кто физически слабее их.
— Не все способны на такую благородную самоотверженность, как вы, любезный кавалер, — отвечала младшая с грациозным наклоном головы.
В таких шутливых разговорах они незаметно добрели до охотничьего домика, где стоял элегантный экипаж. Дамы поблагодарили своего спутника, сели в экипаж и уехали.
Альбрехт несколько минут стоял как вкопанный, потом опомнился и пустился вдогонку за уехавшим экипажем. Ему хотелось ещё раз хоть взглянуть на лесное явление; но экипаж быстро укатил и скоро совсем исчез из его глаз. Он попытался узнать кое-что о занимавших его женщинах в окрестных сёлах, но никто не мог ему дать ни малейших сведений о них. Знали только, что утром из главного города приехали какие-то господа на охоту и среди них находился блестящий экипаж с двумя молодыми дамами.
Альбрехт был в отчаянии и должен был остаться в селе ночевать. Утром, чуть свет, он с невыразимой грустью отправился в ближайший город, где его ждал экипаж. Но образ младшей сильфиды занимал все его мысли — она составляла единственный предмет его мечтаний, и он совсем забыл о цели своего путешествия. Он припоминал каждую черту её милого лица, каждое движение её грациозного тела, каждое её слово и каждую её улыбку. Он начал рисовать на память её симпатичный образ и наконец ему удалось воспроизвести его на бумаге с такою точностью, что в восторге воскликнул:
— Это она, я её нашёл, теперь не оставлю её до последнего дыхания и она не оставит меня в гробу... Он поместил портрет в медальон и носил его на груди.
И вот теперь перед ним стояла та молодая женщина, которую он видел в лесу Гарца, которая опиралась на его руку и которую он провожал до охотничьего домика. Но теперь это была царевна, жена наследника российского престола, сестра австрийской императрицы; между предметом1 его прежних мечтаний и им было теперь такое же расстояние, как между солнцем и землёй. Он даже не смел больше взглянуть на неё.
Все гости были представлены царевне, между прочими, конечно, и граф Альбрехт; он подошёл к ней в сильном смущении, а царевна, когда гофмейстер назвал имя Альбрехта, воскликнула:
— Граф Альбрехт Моргеншейн?
Затем пристально посмотрев на графа, она прибавила с некоторым сомнением:
— Я помню это имя, и мне кажется, что я раз уже вас видела где-то, может быть, в Германии. — В то время, когда она это говорила, на лице её появился лёгкий румянец.
Альбрехт задрожал всем телом и не был в состоянии отвечать на эти милостивые слова; он пробормотал, что никогда не имел счастья её видеть. Это, конечно, была неправда, портрет её он носил уже несколько лет на своей груди. Альбрехт едва сам сознавал, что говорит.
После короткого молчания, царевна опять сказала:
— Нет сомнения, что вы тот, кто однажды вывел меня и мою подругу из леса, где мы заблудились. Вы видите, что у благодарности по крайней мере хорошая память.
Затем царевна с улыбкой поклонилась ему и обратилась к другим.
В следующие дни Альбрехт ходил как помешанный, хорошо понимая своё безнадёжное положение, он тем не менее решился остаться в Петербурге. Его единственным желанием было теперь поступить на службу к царевне и оставаться до гроба её верным слугой. Судьба, однако, решила иначе. Непредвиденный случай заставил Альбрехта бежать из Петербурга. Как-то полковник Лефевр пригласил на ужин Моргенштейна и несколько знакомых офицеров.
После ужина весёлые гости начали пить. Крепкие напитки развязали у всех языки. Заговорили свободно и шумно, без всякого стеснения. Разговоры коснулись и царевича, недавно возвратившегося из Карлсбада, и дурных отношений между ним и его супругой. Одни приняли сторону царевича, другие заступились за царевну. Какой-то пожилой офицер, защищая царевича, начал утверждать, что сама царевна виновата в дурном обращении с ней мужа.
— Счастье семейной жизни, — сказал он, — зависит от жены. Я разделяю женщин на три категории: женщину первой категории я называю физической, материальной. У неё блестящие, улыбающиеся, умные глаза; розовые щёки, губы коралловые, волосы чёрные, как смоль, густые, кудрями падающие в беспорядке по круглым белым плечам. Она прелестная брюнетка — это моя любимая масть. Я в ней люблю её тело. Она составляет для меня необходимость, как и всякая жизненная потребность: пища, воздух, питьё, прогулка, сон, пищеварение, кровообращение. Она может быть ограничена умом, мало образована; это ей не вредит в моих глазах и не уменьшает моего влечения к ней. Я желаю от неё наслаждения, одного лишь наслаждения.
Он сделал большой глоток из кружки и продолжал:
— Ко второй категории принадлежит женщина-друг. Я люблю с ней беседовать, проводить с ней время, я ей беспредельно доверяю, она удовлетворяет мои духовные потребности. Я не ищу в ней телесной красоты, изящности форм; я люблю её платонически, любил бы её даже, если бы она была мужчина, различие пола нисколько не влияет на мою привязанность к ней.
Третью категорию составляет женщина-жена в строгом смысле. Она заключает в себе особенности первых двух категорий женщин. Если она обладает ими, то супружество счастливо — она соответствует идеалу семейного союза. Если же в жене не сочетаются качества любовницы с качествами друга, то брачный союз не достигает желаемой цели и в супружеской жизни нет счастья.
Царевна Шарлота не отличается чувственной красотой и потому может жаловаться только на природу, тем более что у неё муж более склонный к плотским наслаждениям.
Альбрехт, считавший царевну совершенством женской красоты, для которого она была кумиром, божеством, пришёл в сильное раздражение, услышав такой святотатственный отзыв о Шарлоте, но его гнев достиг крайних пределов, когда один молодой офицер, родственник фельдмаршала Шереметева, сильно выпивший, одобрил поведение царевича и принялся клеветать на добродетельную царевну. Никто не смел противоречить родственнику фельдмаршала, гости даже смеялись над его неприличными выходками. Это ободрило его, и он стал ещё циничнее отзываться о царевне.
