Зато он и не мешал другим ходатаям. За кружками пива и чарками водки, за своими собаками, с которыми любил на досуге возиться, Поспелов не видел разных своекорыстных происков Монса; так и в деле об архимандрите Писареве, не столько радением Поспелова, сколько ловкостью Виллима Ивановича, оживлённого громадным по тому времени презентом, приговор состоялся совершенно милостивый. Любопытно, что камер-юнкеру не довелось воспользоваться архимандричьим подносом. Деньги были взяты отцом Тихоном из монастырской казны; там скоро хватились их, и перепуганный Балк, сведав о том, писал Виллиму Ивановичу:
«Объявляю вам, что троицкой [архимандрит] у меня был; вы знаете, кто, и хочет, что ему назад было отдано, для того, что большие у него того спрашивают, куды он то спрятал, ибо он из той суммы взял. Он зело боится и, может быть, что он скажет, и просит на две недели сроку, а вас просит для Бога, чтоб скорее ему отдали, понеже ежели старики сведают, то они тотчас царю скажут. И для того и я вас прошу. Доношу вам, что у него всё взято, что он имеет [за] душою и телом, и он вас просит, что ежели вы можете ему вспомощи, то вспомогите».
Тот не торопился вспомогать: жаль было расстаться с деньгами, а между тем «старцы наибольшие» сильно поприжали отца Тихона запросами недостающих денег. Положение и давшего взятку, и принявших было щекотливое: дело могло получить огласку, дойдёт до государя... и в страхе при одной мысли о подобном несчастий Пётр Фёдорович Балк вновь пишет к дядюшке:
«Я вас для Бога прошу, отпишите о деньгах, где мне их взять? А матушка [Матрёна Балк] уже деньги отдала, только не знает, где на вас занят, понеже я слышал, что они уже ищут, куды он деньги спрятал, и как он так в милость пришёл, что вы за него стоите? И они нечто догадываются и хотят прямо ведать, и хотят прямо объявить. Вы ведаете, что сие зело худо. Ещё есть время, ежели вы ко мне указ пришлёте, где мне деньги взять? Я вас прошу для Бога, не мешкайте и сделайте поскорее, понеже он сам-мне говорил, что «ежели де я вскоре не получу, то я и не знаю, как мне ответствовать». И он говорит, что они его будут столько мучить, что он принуждён будет правду сказать. И то не добро будет. Того ради сделайте поскорее для Бога. Не имеет ли Шепелев здесь денег от императрицы, то вы пришлите указ... Прошу, не оставьте своим письмом... как то дело происходит? Вы, дядюшка, можете разуметь, о чём я с вами говорил».
Дядюшка действительно разумел, что дело зело не к добру, и деньги были возвращены; отец архимандрит обещал возвратить их через две недели с 500 руб. прибавки. Выполнил ли он обещание — не знаем.
Известно же то, что Монс, обще с сестрой и племянником, брались перевершать и вершить дела такие, какие не решался даже чинить сенат, «понеже учинило бы то в городе конфузию»[5].
Ходатайства государыниного фаворита до такой степени вызывали доверие к его силе со стороны многих персон высокого сана, что ростовский архиерей, член святейшего синода, Юрий Дашков, по смерти Стефана Яворского, решился обратиться к Монсу с следующею, в высшей степени оригинальною просьбою; она написана была в виде письма, но без подписи, и дошла до нас не вполне:
«Милостивой мой благотворитель, — писал преосвященный Георгий. — Виллим Иванович! Понеже я вашим снисхождением обнадежен, того ради покорно прошу, не оставьте нашего прошения в забвении: первое, чтоб в синоде быть вице-президентом; аще вам сие зделать, возможно, зело бы надобно нам сей ваш труд! Ежели сего вам невозможно, то на Крутицкою эпархию митрополитом, и то бы не трудно зделать, понеже ныне туда кому быть на Крутицах ищут. Того ради, извольте воспомянуть, чтоб кого инаго не послали, понеже сими часы оное дело... наноситца... (а) мне в сём самая нужда, чтоб из двух сих: или в Синод, или на Крутицы весьма надобно. А что вас так трудую, и в том не зазрите, понеже сими числы готовят в доклад; а как вы не изволите упередить, то впредь трудно будет делать, ежели кому иному зделают. Пожалуйста, потрудитесь сими часы...».
Письмо отослано на двух дорогих чалых лошадках, которые и оставлены, в виде дружеского презента, на конюшне Монса.
После подобного архипастырского принижения пред немцем «подлой породы» было бы странно удивляться молодым придворным, взросшим уже в тлетворном воздухе полуевропейского, полуазиатского двора; было бы странно, говорим мы, удивляться их «забежкам» и «заискиваниям» в Монсе. «Ранги», «жалованные деревни» и разные «вольготности» были слишком большим соблазном для птенцов; устоять против него было трудно людям, усвоившим с пороками отцов всю «нечисть», занесённую немцами-проходимцами...
Вот пред нами несколько подобных сподвижников.
Князь Андрей Черкасский вопреки указам отвиливает от службы, хочется ему побарствовать в своих вотчинах, и он «молит милостивого патрона подать ему руку помощи». А чтоб рука протянулась охотнее, заказывает для Монса дорогую бахрому (вероятно, для кафтанов), отыскивает и шлёт в подарок прекрасного иноходца с своими запасами, и проч.
Михаил Головкин, будущий кабинет-министр, в настоящее время, 1720-е годы, резидент в Берлине, делает для Монса разные закупки, высылает ему парики и т. п. вещи.
Князь Никита Юрьевич Трубецкой, молодой человек в то время, нижайше просит Виллима Ивановича показать к нему свою милость — испросить у её величества... «чтобы пожаловать меня... в обер-офицеры в Преображенский полк... за что я со всею нашею фамилию вам, государю моему, служить до смерти обещаюся...»[6].
Князь Михайло Белосельский, моряк, «не восчувствовал даже себя с радости», когда узнал из письма Монса о своём производстве в новый чин: «и то признаваю, — отвечал он «батюшке» Виллиму Ивановичу, — в этом моём повышении ваше одно милостивое ко мне старание явилось, без которого б ни в два года пожалован не был бы».
С просьбами о чине обращается к Монсу Владимир Шереметев: он обижен тем, что товарищи не хотят признать за ним ранг генерал-майора без баллотировки, почему и просит, «дабы через вас внушено было государыне о моей обиде, и чтоб её величество» и проч.
У того же величества просит похлопотать опытный интриган Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин: ему хочется «титул тайного советника», «за которую вашу, моего государя, милость, — пишет он Монсу, — доколе жив, служить во всём к вашему удовольствию буду».
Просьба честолюбивого гофмаршала митавского двора повторяется в четырёх сряду письмах! С петровского времени табель о рангах явилась привлекательной лестницей, на которую с горячностью, заслуживающею лучшей цели, поползло всё служилое на Руси сословие.
Кормить и холить лошадей общего «патрона» князь Андрей Вяземский, с тою целью, разумеется, чтобы патрон «охранил по своей милости от всякого на него проноса пред её величеством, так как у него, князя Вяземского, надеяния более нет, как на его милость, Виллима Ивановича». (Вяземский ведал одним из имений государыни.)
Но лучшим типом всех «сподвижников» Петра, подвизавшихся в происках и заискиваниях, служит Артемий Петрович Волынский. Молодой гвардейский солдат в 1700 годах, он в 1715 году, в чине подполковника, был посланником в Персии, а в 1718, на тридцатом году от роду, был генерал-адъютантом государя и губернатором Астрахани. Волынский, бесспорно, был человек не из дюжинных, способный, энергический, вполне обвеянный духом нового времени, эпохи преобразований России, но в то же время далеко не чуждый интриг и стремлений выкопать яму ближнему и на его разбитом счастии построить своё собственное. Тщеславный, честолюбивый, он любил интриговать и уж с этого времени стал известен за «смутника». Честолюбие было главной пружиной всех действий Волынского; желание выдвинуться вперёд, сделать во что бы то ни стало блестящую карьеру руководило всеми его и хорошими, и дурными поступками. «Надобно, когда счастье идёт, не только руками, но и ртом хватать и в себя глотать», говаривал Артемий Петрович и, верный своей цели, всё-таки старался иметь в сильном фаворите государыни «сердечного и наивернейшего друга и брата». И не мудрено: этот «друг и брат» спасал его от разных бед; выставлял его действия в лучшем свете, делал «напамятования» о наградах и проч. Вызывалось это радение у корыстного немца не одними комплиментами со стороны Артемия Петровича, но и разными услугами и более или менее ценными подарками; вообще найденные нами в государственном архиве письма Артемия Волынского к Монсу — материал далеко не безынтересный для характеристики типической личности будущего кабинет-министра, любопытный в то же время и для знакомства с фаворитом Катерины Алексеевны.
