«Мы все больны, — плакалась между тем старуха, — твоя сестра Анна пять недель не вставала с постели и харкает кровью; что из этого будет, один Бог знает! Она хочет иметь здесь все свои деньги, постарайся об этом, равно и о том, чтобы все её вещи были привезены сюда... Ради Бога, не вези с собой негодяя камердинера, а то будет ему худо. Твоя сестра безутешна, помоги ей Бог!»

«Твоя сестра ещё больна, — писала неделю спустя мать Монса, — ты, вероятно, слышал уже, что ландмаршал (брат Кайзерлинга) хочет взять себе вещи покойника; не допусти до этого, привези их с собой, не давай себя уговорить ни в чём, эти Кайзерлинга очень хитры, а камердинер (покойника) с ним заодно».

Несмотря на все наставления, дело не подвигалось: «Смотри, чтоб твоя бедная сестра не лишилась своей собственности, — беспрестанно напоминала старуха... — Зачем ты письмо послал в Ригу, оно три недели было в дороге...

и сестра должна была заплатить шесть рублей за письма твои и камердинера!.. Зачем ты лошадей отправил в Эльбинг, смотри, чтобы они не пропали...»

Не мог угодить Виллим Иванович и сестре своей Анне; как кажется, страдая чахоткой, она была очень раздражительна, и болезнь вместе с корыстолюбием, одной из резких черт её характера, вызывали с её стороны ряд упрёков: «От твоего письма, — писала она брату 8 мая 1712 года, — я в отчаянье; ты потратил много времени по-пустому. Не знаю, что за причина, что моё дело в таком дурном положении. Не знаю, по чьему совету уехал ты в Берлин?..»

А тут, на беду, Виллим Иванович, человек молодой, щёголь и ветреник, не мог удержаться, чтоб не занять несколько сотен рейхсталеров из хранившихся у Лаусона сестриных денег. При известии об этом Анна Ивановна запылала негодованием: «Я была до крайности поражена, — писала она к нему, — при известии, что ты занял уже до 700 рейхсталеров!.. Боже мой! Неужели это значит поступать по-братски? Этак ты меня совсем разоришь! Подумал ли ты, сколько слёз я проливаю во вдовьем своём положении и сколько у меня расходов? Какой же ты после этого сберегатель моих интересов и моей собственности? Матушка очень огорчена твоим поведением. Напиши, на что тебе нужны были деньги? Оканчиваю письмо, слёзы мешают мне писать. Призываю Бога на помощь, да исправит он тебя, быть может, ты станешь лучше обо мне заботиться...»

Что до матери, то она просто-напросто грозила сыну самыми сильным проклятием, если он не перестанет тратить деньги своей «несчастной сестры».

«Прошу тебя, — писала с своей стороны старшая сестра Монс, — делай всё в пользу Анны, не упускай время. Один Бог знает, как больно мне слышать упрёки матушки, что мы не соблюдаем интересов нашей сестры...» «Если не лучше будут действовать, — говорит в другом письме Матрёна Балк, — в деле любезной нашей сестры, то маршал Кайзерлинг достигнет своей цели и присвоит себе вещи: Видно, ты не очень-то заботишься о данном тебе поручении, за что и будешь отвечать пред нашей сестрой».

Общие хлопоты привели наконец к более успешному результату; этому, без сомнения, способствовало и то, что сама г-жа Кайзерлинг с матерью приехали за границу летом 1712 года; они прогостили несколько недель в г. Эльбинге у своего зятя Балка и отсюда имели более удобств вести свой процесс; общими стараниями Монс, генерал-адъютант, младший брат покойного Кайзерлинга, уговорён был протестовать против беззаконных претензий ландмаршала, своего старшего брата, и этот протест много сделал по делу Анны Ивановны у короля прусского. Дело, впрочем, протянулось с год, так что Анна Ивановна по возврате в Москву скоро нашла нужным ехать в С.-Петербург.

«Но я не знаю, — жаловалась мать, — что мне делать с ней; я всё больна и никак не могу с ней пуститься в дорогу».

О поездке между тем сильно хлопотала Анна Ивановна; расчётливая до скупости и в то же время с претензиями на некоторые права в качестве прежней фаворитки государя, она писала к вице-адмиралу, а также и к графу Головкину, чтобы те выхлопотали ей даром подводы: «Люди датского посланника, — говорила она брату, — получали даровые подводы, отчего же мне не получить?» Подвод, однако, не давали; старуха мать почти в каждом из своих писем к сыну напоминала, чтобы тот похлопотал, но Виллим Иванович не был ещё в той силе, в какой мы увидим его впоследствии, а птенцы Петра не считали нужным оказывать внимание забытой красавице.

Что до неё самой, то давно вытеснив из сердца образ Петра и оставив его в своей шкатулке, так как он был осыпан драгоценными камнями, Анна Ивановна забыла и Кайзерлинга; в 1713 — 1714 годах она уже не вспоминает о нём даже по поводу его имения: она занята пленным шведским капитаном фон Миллером.

Капитан, один из шведов, взятых в плен после преславной виктории под Лесным, проживал в Немецкой слободе, познакомился с Анной Ивановной и имел счастье быть последним в ряду избранников её сердца. «Печальная» вдова намеревалась выйти за него замуж, а пока осыпала его подарками; видно, красота её сильно поблекла, если она находила нужным прибегать к этому средству, чтоб привязать к себе своего нового рыцаря.

Так, «в приносе от иноземки Анны Монцовой пожитков её к капитану» были: «камзол штофовой, золотом и серебром шитый; кувшинец, да блюдо, что бороды бреют, серебряные», и другие вещи.

Впоследствии, после смерти уже сестры, хлопоча отнять их у Миллера, Виллим Иванович уверял, «что тот притворством верился (вкрался?) в дом к сестре моей, и в болезни сестры моей взял, стакався с девкою шведкою, которая ходила в ключи у сестры моей, взял многие пожитки». Монс жаловался, что Миллер, пользуясь болезнью его матери и излишнею доверенностью к нему Анны Ивановны, уверил её, будто бы имеет в Швеции жалованные от короля маетности; выманивал у неё деньги и разные подарки.

Обманом или другим чем, как бы то ни было, но Миллер действительно очень сблизился с Анной Ивановной: они были сговорены, и свадьбе помешала только смерть невесты.

Вдова Анна Кайзерлинг скончалась 15 августа 1714 года в Немецкой слободе на руках больной старухи матери и пастора; в беспамятстве предсмертной агонии она пожалела только о некоторой сироте и о возлюбленном; ему завещала она наиболее ценную часть своего имущества.

Об этом наследстве между старухой Модестой Монс и её сыном. Виллимом Ивановичем, с одной стороны, и капитаном фон Миллером — с другой, возникло интересное дело.

Так как оно не касается прямо предмета настоящего исследования, а между тем подробности его в высшей степени характерны, то мы его рассказываем на основании подлинных и доселе неизданных документов, во II приложении к настоящей книге.

Между тем оставленного Анной Ивановной имущества было довольно.

Одних алмазов, бриллиантов, золотых и серебряных вещей осталось в черепаховой шкатулке Анны Ивановны на сумму, по своему времени громадную, а именно на 5740 рублей; в списке этих вещей были подарки адмирала Лефорта, царя Петра, иноземных послов Кенигсека, фон Кайзерлинга; не было только подарков шведского полоненника капитана фон Миллера, потому что «полоненник шведский» сам принимал их от Анны.

Из всех драгоценностей ценнее всех был подарок государя; он значился в списке так: «образ с разными с драгими каменьями, около охвачен — в 1000 рублей». Затем по ценности замечательны: «умершего господина фон Кайзерлинга персона в алмазах — 700 руб.». Остальные вещи были алмазные: лац-кен, сердечко с короной, серьги, крест, перстни, пряжки, запонки, булавки, шпажка и зубочистка алмазные; тут же были нитки жемчугу, из которых четыре нитки покойница завещала сироте некоторой; золотые и серебряные часы, табакерки, кольца, всё это украшено бриллиантами, изумрудный перстень и т. п.; вещи эти были достоянием той женщины, которая так горько плакалась за растрату братом нескольких сотен рейхсталеров...

Как бы то ни было, но, проводив в могилу бренные останки той женщины, имя которой благодаря любви к ней Великого Преобразователя России попало в историю, скажем о ней окончательное мнение: оно вытекает из представленных материалов. Их достаточно, чтоб видеть в Анне Монс страшную эгоистку, немку сластолюбивую, чуть не развратную, с сердцем холодным, немку расчётливую до скупости, алчную до корысти, при всём этом суеверную, мишенную всякого образования, даже малограмотную (о чём свидетельствуют её подлинные письма). Кроме пленительной красоты, в этой авантюристке не было никаких других достоинств. Поднятая из грязи разврата, она не сумела оценить любовь Петра, не сумела оценить поступка, который тот сделал ради её, предав жестокой участи свою иконную супругу. Страстью к Анне Монс царь Пётр показал, что и великие люди не изъяты человеческих слабостей, что страсть и им слепит очи, и им затемняет рассудок.