Ваше королевское величество, обладая столь светлым умом, рассудите сами по нижеизложенным обстоятельствам, что не я, а князь Меншиков затеял ссору, ибо по первому пункту я не имел ни злобы, ни малейшего неудовольствия против него; доказательством тому могут служить все мои всенижайшие донесения, в коих до сих пор я не только не упоминал об его ежедневных глупостях, но скорее писал о нём только всё хорошее. По второму пункту, ясно как Божий день, что он начал оскорблять меня непристойными словами, сам же его царское величество в том обвинил и требовал, чтобы он помирился со мной. Третий же пункт ясно доказывает, что Меншиков не только не имел никакого намерения мириться со мной, а, напротив, хотел ещё сильнее оскорбить, вытолкнув своеручно мою прислугу из дверей и снова обратясь ко мне с дерзкими словами. И можно ли было ожидать миролюбивых попыток в отношении меня от дерзкого любимца, который никогда не уступает даже самому царскому величеству, и как бы ни был неправ, всегда оставляет за собой последнее слово.
Что же касается четвёртого и последнего пункта, то его царское величество и также князь Меншиков стараются уверить, что они не причастны отвратительному обращению со мной и что оно случилось помимо их приказания. Но мой слуга, поджидавший меня во дворе, готов присягнуть, что князь Меншиков сам кричал в окно, чтобы меня вытолкали со двора. Наконец, тут запирательство ни к чему не служит, потому что по всем законам тот, кто может и должен отвратить зло, а между тем дозволяет его, сам становится преступником. Более всего говорит в пользу моей невиновности то, что на следующий же день князь Меншиков несколько раз присылал ко мне своего генерал-адъютанта фон дер Payne (Raupe) и потом генерал-лейтенанта Ренне (Roene) убеждать меня ни о чём случившемся не доводить до сведения вашего королевского величества; а если донесение уже послано, предлагал, с помощью подставных лошадей, вернуть моего курьера и обещал при этом, с своей стороны, полное молчание и удовлетворение. Это требование я, однако, отклонил тем, что мне невозможно не доводить до сведения вашего королевского величества то, что вы должны узнать. Но до начала всех этих подсылок и искушений (tentamina) явился ко мне один майор собственного его царского величества полка и объявил, от имени царя, что вследствие моего дурного поведения вчерашний день и того, что я обозвал князя Меншикова ругательным словом и тем опозорил дом царя, — я должен удалиться от двора его царского величества.
На что я отвечал, что всем известно, что не я, а князь Меншиков начал ссору, и я не произнёс бы ругательного слова, если бы он меня не взбесил и не вынудил к тому своим обращением. Я предоставлял на рассуждение его царского величества: не равносильна ли вынужденная и под влиянием насильственно произведённого во мне охмеления происшедшая вспышка, при которой легко, быть может, я погрешил против должного уважения к его царскому величеству, о чём сильно сокрушаюсь, — обращение, которому я подвергся? Я охотно принимаю повеление его царского величества, тем более что сам решился никогда не являться ко двору, где вынес столько оскорблений и грубых выходок, разве только явлюсь тогда, когда на то воспоследует особенное повеление вашего королевского величества, которому всё уже известно.
Майор старался было уверить, что его царское величество ничего не знал о дурном со мной обращении стражи и что я, конечно, получу должное за это удовлетворение; но я отвечал, что глубоко признателен за предложение, но никакого удовлетворения принять не могу, не узнав сперва высочайшей воли вашего королевского величества по этому предмету.
Потом уже я догадался, что царь действует с намерением меня смутить и побудить к скорейшему примирению, так как вскоре после этого объяснения явились упомянутые выше послы и искушения (tentamina). Но я не желал и не смел скрывать это дело от вашего королевского величества, и потому царь вскоре решился отправить к вашему королевскому величию курьера, в лице фон Брукенталя (Brukenthal), генерал-адъютанта князя Меншикова, в прошлый вторник; но в 12 часу ночи мне было ещё раз предложено примирение через генерал-лейтенанта Ренне (Ronne). Нельзя полагаться на правдивость со стороны Меншикова, и потому легко могу себе представить, как много вымышленного поручено генерал-адъютанту всенижайше передать вашему королевскому величеству; кое-что я уже слышал через доверенного слугу князя Меншикова.
Я убеждён, что многие немецкие офицеры, слышавшие и видевшие всё, охотно засвидетельствовали бы мой рассказ, если бы не были на службе московского царя и не подвергали бы опасности, откровенным признанием, свою честь и жизнь. Из посторонних же лиц был только бригадир Нетельгорст (Nettelhorst), и тот находился вдали от происшествия. Правда, тут присутствовали некоторые поляки: коронный канцлер (Cron-unter-canzler) Шембек (Shembek) и маршал конфедератов (Marschal von der Confoederation) Денгоф (Dohnhof). Но они, так же, как датский королевский посланник, были в это время в большой зале, столь далеко от места происшедшей ссоры, что почти ничего не слышали, или очень мало могли видеть и слышать.
В следующие дни князь Меншиков, видимо, старался склонить польских магнатов на свою сторону, убеждая их высказываться в своих письмах в его пользу, и в этих видах предлагая им (как мне сообщил упомянутый бригадир Нетельгорст) различные подарки. Но, насколько мне известно, никто ими не прельстился, а все соболезнуют о постигшем меня злополучии и жалеют о существовании столь чудовищных московских обычаев, которых я сделался жертвой. Они уверяют, что сочувствие их по поводу этого скандального происшествия не будет на стороне двора.
Все они были приглашены прошлый вторник на свадьбу в дом генерал-лейтенанта Ренне, но узнав, что его царское величество будет на свадьбе маршалом и князь Меншиков будет на ней присутствовать, никто, кроме упомянутого маршала конфедерации и кульмского казначея Рыбинского, не принял приглашения — так свежо ещё потрясающее воспоминание!
Князь Меншиков намекнул на этой свадьбе датскому королевскому посланнику, который готов подтвердить его слова, что если бы я не доносил вашему королевскому величеству, то ссору нашу можно было бы легко покончить, — доказательство, что они сами чувствуют передо мною свою вину. Но мне совсем неприлично скрывать от вашего королевского величества дело столь важное, как по моим обязанностям в отношении вашего королевского величества, так и потому, что дело это произведёт во всём свете сильное впечатление, как нечто чудовищное, небывалое до сих пор в летописях истории.
Три дня тому назад офицер царской службы, немец, подозвал к себе, на многолюдной улице, одного из моих слуг и сказал ему, что слышал, будто ссора наша прекращена и царь меня удовлетворил великолепным подарком. Я сам убеждён, что двор имел это намерение, но считал бы себя самым низким человеком и недостойным неоцененной милости и покровительства вашего королевского величества, если бы позволил себя ослепить даже всеми сокровищами Москвы, и тем уменьшил бы авторитет и уважение, которыми так основательно пользуется во всём мире ваше королевское величество. Царский двор может отречься от того, что происходило в зале, где были только офицеры, состоящие на царской службе, но он не может, отвергнуть то, что видели сотни сбежавшихся из города любопытных обывателей и других посторонних лиц: как после неистовых толчков вниз по лестнице и других оскорблений, я, не переводя дух, очутился вне двора, на мосту, перед воротами и поджидал лошадь, за которой отправился мой слуга. Тогда пришли ещё двое из лейб-гвардейцев князя Меншикова; один из них, ругая меня самыми непристойными словами, два раза ударил меня кулаком в затылок, и тем едва не сбил меня с ног. Всё это можно было отлично видеть из окон дворца, и, однако никто не вступился за меня...
Неслыханный позор, которому подвергся министр вашего королевского величества, так велик, а нарушение международного права есть преступление столь важное, что вызванный ими гнев вашего королевского величества будет совершенно основателен. Славой, которой пользуется ваше королевское величество во всём мире, вы обязаны не рабской лести, но действительному достоинству ваших превосходных качеств; самое даровитое перо не в состоянии воздать должную хвалу за благо, которое ваше королевское величество совершает ежедневно; посему, если один из королей французских так энергично вступился за своего посланника, подвергшегося в Риме в 1662 году позору, не столь ещё ужасному, какой я перенёс, что, потребовав продолжительного возмездия, заставил loco delicti каяться и сохранить по себе долгую память, то, конечно, нельзя сомневаться, что ваше королевское величество, обладая ещё более отважным духом и мужеством, тем скорее защитит силу международного права и геройски потребует возмездия за варварское преступление, совершенное в ущерб величию и славе вашего королевского величества» и т. д.
