Несмотря на усталость, путешественники согласились на предложение Добрынского, наружность которого сразу внушила к себе доверие.

Было очень холодно, ветер бушевал и поднимал сильную метель. Сани Добрынского ехали вперёд. Около полуночи путники достигли большого села, называемого Бржостовка. Сбоку подымалось старинное высокое здание, наверху которого красовались старинные небольшие башни. Луна светила пасмурно и бросала меланхолический свет на усадьбу, которая своими балконами, башнями и узкими оконцами походила на большую темницу. Вокруг здания тянулся глубокий ров, через который вёл мост.

   — О! — шепнула Эмилия Шарлоте. — Я и от этого приюта много хорошего не ожидаю.

Владелец замка, как Добрынский называл свою усадьбу, поспешил высадить своих гостей из саней, взял Эмилию под руку и повёл её в свой замок. Шарлота и Конрад последовали за ними.

Гостям подали ужин в большой комнате, оклеенной старыми обоями. Везде заметны были порядок и опрятность. Это внушило им доверие к хозяину.

   — Как я рад, — сказал хозяин, — что мне удалось освободить вас из рук старшины. Он вообще добрый малый, но немного груб; притом он заклятый враг шведского короля. Он богат землёй и крестьянами. Но с тех пор, как лишился жены, его дом стал похож на убогую хижину. Ему нужно простить странные привычки и быть с ним в хороших отношениях, потому что он пользуется большим влиянием в окрестности. Забудьте испуг, причинённый вам этим чудаком, а я постараюсь сделать ваше пребывание у меня как можно приятнее. Я путешествовал по Европе и очень хорошо знаю, как приятно встретить гостеприимство в дороге, особенно в диких местах, как наши.

Путешественники поблагодарили его за столь любезную предупредительность. Конрад вынул из бумажника русский паспорт и подал его Добрынскому.

   — Из этой бумаги, — сказал он, — вы увидите, что я французский дворянин и что эти обе женщины — мои дочери. Из шалости им сегодня вздумалось нарядиться в крестьянское платье. Я убеждён в вашем благородстве и очень рад, что неприятная случайность доставила нам такое прекрасное знакомство.

Служанка повела Шарлоту и Эмилию в небольшую комнату в верхнем этаже, где стены были обвешаны портретами предков Добрынского. Под покровительством этих почтенных стариков обе усталые дамы крепко и спокойно уснули.

На другой день Конрад передал Шарлоте предложение любезного хозяина остаться у него на несколько дней, чтобы дать лошадям отдохнуть. Ветер всё ещё бушевал, и самим путешественницам также нужен был отдых. Местность была совершенно безопасная, очень редко посещаемая. Путешественники согласились, и Добрынский был в восторге, как будто он был обязан гостям, а не они ему.

— Как редко, — сказал он, — я имею счастье видеть людей из образованного света; если бы я не был в других странах и не узнал бы более высоких потребностей жизни, я мог бы довольствоваться обществом моих соседей, не знающих ничего, кроме охоты, карточной игры и пирогов. Теперь моя собственная родина стала мне противна. Смерть моего отца сделала меня собственником его владений, но рано или поздно я их продам и перееду в Варшаву, Вену или Париж, если судьба не приведёт ко мне в счастливый час милой подруги, которая согласилась бы оживить моё уединение.

Добрынский был красивый мужчина; ему шло польское национальное платье. Он хорошо владел польским, русским и французским языками и имел превосходную библиотеку из польских и французских книг, любил музыку, очень мило играл на флейте и фортепиано. Таким образом, гости не скучали в доме Добрынского. Шарлота читала, Эмилия часто на фортепиано, а хозяин на флейте играли чувствительную музыку. Конрад писал и делал справки в ландкартах.

Добрынского явно больше всех занимала Эмилия. Глаза его беспрестанно останавливались на ней. С ней он любил долго беседовать, с ней говорил всегда с чувством, её желания он всегда спешил исполнять.

Эмилия воспринимала это внимание за обыкновенную вежливость, однако поведение Добрынского обнаруживало в нём живую страсть, хотя он старался скрыть её. Но скоро Добрынский уже не был в состоянии таить волновавшие его чувства.

Вечером второго дня, когда Эмилия и хозяин дома одни в комнате музицировали, он вдруг перестал играть. Эмилия взглянула на него и увидела в его глазах слёзы; он отвернулся и отошёл к окну.

Эмилия встала и с участием спросила его:

   — Вам дурно, г. Добрынский?

   — Как мне не может быть дурно, — отвечал он с живостью, — когда вы хотите завтра же оставить меня? Вы появились в моей глуши, как люди из лучшего мира, показав на мгновение мне небо и заставив ещё сильнее чувствовать ничтожество своего существования. О, барышня, барышня! Я очень несчастлив!

Эмилия, смущённая, не знала, что ему отвечать. Он взял её руку, прижал её к своим губам и с отчаяньем смотрел ей в лицо.

   — Не сердитесь на меня, барышня, и простите меня за то, что я вам сказал. Это говорит моё горе, — продолжал он. — Я вас увидел, и жизнь без вас стала для меня невыносимым бременем, я вижу только вас и я сделался равнодушным ко всему остальному вокруг меня. Я могу дышать только около вас. Не сердитесь на меня. Я понимаю, что я для вас ничего не значу. Вы видели многих, таких, как я.

С этими словами он подвёл её опять к фортепиано и взял в руку флейту. Эмилия, дрожа всем телом, бренчала отдельными клавишами. Она вовсе не сердилась на него, и сама до этих пор не знала, что Добрынский ей очень понравился.

В это время в комнату вошёл Конрад. Добрынский пошёл ему навстречу и сказал:

   — Вы хотите завтра уехать? Не забудьте, что вы мой должник. Я рассчитываю на вашу признательность. Вы вполне отблагодарите меня за оказанную мной услугу, если исполните мою просьбу и останетесь в моём доме ещё два дня. Не могу свыкнуться с мыслью лишиться так скоро вашего общества.

Конрад отвечал ему, улыбаясь:

   — Мы с большим удовольствием увеличили бы наш долг за ваше гостеприимство, если бы семейные обстоятельства не требовали от нас скорее отправиться в путь.

Но влюблённый Добрынский не отставал от него и так любезно настаивал на дальнейшем их пребывании в его замке, что Конрад начал колебаться. Добрынский так красноречиво представлял своим посетителям все опасности путешествия в такое суровое время, что они просили дать им время подумать о его предложении.

На совещании, когда гости остались одни, Шарлота и Конрад посчитали, что в такую суровую погоду лучше остаться ещё несколько дней в доме Добрынского. Когда Шарлота спросила у Эмилии её мнение, то та задумалась и молчала.

Итак, Конрад со своими двумя дочерьми опять остались у Добрынского. И вместо условленных двух дней беглецы прожили в замке шесть.

Добрынский был счастливейшим из смертных. Эмилия охотно разговаривала с ним; когда он молчал о своей страсти. Она играла на фортепиано лучше и с большим увлечением. Всё её существо, казалось, было воодушевлено высшим чувством. Она сделалась ещё милее, чем прежде. Голос её звучал нежнее и трогательнее. Взоры её стали мечтательными, словом, всякое её движение невольно заставляло любить её.

Одна только Шарлота была грустна и беспокойна, каждое чужое лицо наполняло её душу ужасом, каждый проезжий внушал ей страх. Кроме того, у неё из ума не выходило воспоминание о её детях, об оставленных ею маленьких сиротах. Как она жаждала их видеть! Она отдала бы свою жизнь за один поцелуй их детских губ. Она теперь согласилась бы терпеть от своего мужа всякие терзания, лишь бы хотя раз в день прижать их к своему сердцу. Она чуть ли не раскаивалась в своём бегстве и начала считать его опрометчивым необдуманным поступком.

   — Прошедшего не вернёшь! — утешала себя несчастная мать. — Царь их не оставит, он добр и справедлив. Он был привязан ко мне, и уважал меня. Пусть совершится воля Божья!

Такие утешительные мысли сопровождались горячими молитвами, которые всегда служат укрепляющим лекарством для набожных душ. Уединение и преданность спутников возвращали ей спокойствие.