Голова лопалась от бесконечных вопросов, на которые не было ответа. Туманов осторожно улегся на лавку и, поерзав, чтобы найти позу поудобнее, сомкнул веки. Высокий стол прикрывал его от светильников дневного света на потолке. Что если встать на стул, снять одну такую трубку, разбить и воспользоваться осколком? Нет. Рука не повернется полоснуть по запястью достаточно сильно.

«Как же дорого приходится платить за ошибки молодости, — думал Туманов, сложив руки на груди и сомкнув пальцы в замок. — Прошлое настигает, когда этого совсем не ждешь. Карма, будь она неладна».

Ни он, ни Светлана не подозревали, как далеко зайдут их отношения. Долгое время они сдерживали живейший интерес друг к другу, старались не соприкасаться и не встречаться взглядами. И это у них получалось. Ни Юрий Никольников, ни Алла Туманова не замечали ничего подозрительного в поведении своих супругов. Нет, Алла все же что-то чувствовала, раз всеми силами старалась разрушить их дружбу. Вечно цеплялась к Никольникову, позволяла себе всякие невежливые выходки, чтобы отвадить его от дома. И отчасти она своей цели достигла. А потом Юрку вообще призвали в армию. К этому времени он успел расписаться со Светкой, так что Туманов с облегчением подумал, что больше никогда не подвергнется искушению.

А потом была та встреча в магазине. Он заявился туда с приятелями за водкой, чтобы в очередной раз обмыть рождение Андрея, а ушел со Светкой и двумя бутылками шампанского. Предложил просто поболтать о том, о сем, вспомнить былые дни, а она согласилась.

Свет в квартире не включали, выпивали в майских сумерках. Сквозняк колыхал гардины, похожие на белых призраков. Проигрыватель гонял один зарубежный диск за другим. Светка пересказывала письма Никольникова, Туманов не уставал повторять, какой Юрка замечательный друг. Потом она попросила проводить ее в другой конец города к родителям, а он лихо предложил переночевать у него. Чтобы ничего не вышло, легли на диване «валетом», то есть ногами друг к другу. И благополучно уснули, не позволив себе никаких вольностей. Но утром-то проснулись!

И перелег Туманов, развернувшись на диване. И опять о чем-то говорили, допив по бокалу выдохшегося шампанского. Взялись за руки зачем-то, доказывая друг другу, как сильно любят и уважают Юрку Никольникова. И вот уже их губы соединились. И вот уже не только губы…

А телефон надрывался на тумбочке в прихожей. Это Алле не терпелось сообщить Туманову радостную весть: ее выпишут из роддома на день раньше, уже после-послезавтра. А еще ей нужно было что-то из одежды и очень-очень хотелось конфет. Она просто бредила ими, поэтому сумела спуститься в больничный вестибюль, где был установлен телефон-автомат. Но муж на звонок не ответил. И днем не ответил. Только вечером, когда Алле уже было не до конфет. Воскресенье заканчивалось, май заканчивался, прежняя беззаботная жизнь заканчивалась.

«Ты где пропадал?» — спросила она Туманова, а он пробубнил что-то насквозь лживое, наспех придуманное. Она рассказывала, как Андрюша впервые взял грудь, описывала, на кого он похож и какие звуки издает, а Туманов деревянно восторгался и смотрел на мокрое полотенце, брошенное Светланой в комнате, и думал о том, что нужно будет все выстирать до возвращения супруги. Все выстирать, убрать и хорошенько проветрить. Хотя вряд ли это поможет. Потому что душу не очистишь, не проветришь.

Самое трудное было смотреть Алле в глаза. А потом смотреть в глаза Никольникову, вернувшемуся из армии. Со Светланой все было гораздо проще, они ведь оба были заговорщиками, хранившими опасную тайну. Правда, по прошествии лет она зачем-то решила открыться. Что послужило причиной? Проснувшаяся совесть? Вряд ли. Скорее всего, Светке захотелось досадить Туманову, потерявшему к ней интерес. Это была месть. Не зря говорят, что отвергнутая женщина опаснее той, которую взяли силой.

Уже засыпая, Туманов увидел Светлану Никольникову, расхаживающую по квартире в тюрбане, сооруженном из Аллиного полотенца. Больше на ней ничего не было. Он хотел, чтобы она ушла поскорее, а она сказала, что сначала должна сделать педикюр. Чем и занялась, устроившись на диване в чем мать родила. И Туманов перестал настаивать на ее уходе…

— Вынужден прервать ваше приятное времяпровождение…

Чужой голос, ворвавшийся в сознание, заставил Туманова очнуться и рывком сесть на лавке, очумело хлопая глазами.

Место удалившегося следователя занимал низкорослый крепыш с потной лысиной. Дорогой костюм сидел на нем так скверно, что можно было бы не тратиться. Узкие глазки незнакомца отчасти компенсировались большими негритянскими губами.

— Я ваш адвокат, — представился он, деловито открывая портфель и усаживаясь поудобнее. — Зовут меня Валерий Вячеславович Лещинский, мне предложено защищать вас по данному делу.

— Кем?.. — Туманов откашлялся в кулак. — Кем предложено?

Глаза Лещинского были устроены таким образом, что в них не читалось никаких эмоций, поэтому он преспокойно уставился на собеседника своими щелочками и проигнорировал вопрос.

— Я внимательно ознакомился с вашим делом, Вадим Петрович. И даже успел переговорить со сторонами конфликта.

— Не было никакого конфликта, — отрезал Туманов. — Никольников вызвал меня на дачу. Я приехал и обнаружил его мертвым. Ссора придумана свидетелем. Этим, как его…? Рогожиным.

— Рогожкиным, — поправил Лещинский. — У этого человека не было корыстного умысла, следовательно, сознательный оговор исключается.

— Ему могло померещиться.

— Допускаю. Но как тогда быть с уликами, свидетельствующими против вас, Вадим Петрович?

— Вы имеете в виду нож? — угрюмо поинтересовался Туманов.

— И нож, — подтвердил Лещинский, — и другие улики, косвенные. Например, то, как вы проникли на территорию дачного участка.

— Как я проник?

— Тайком. Скрытно.

— Опять двадцать пять! — занервничал Туманов. — Зачем мне было таиться? Я въехал и все. Ворота были открыты.

— А вот сторож утверждает обратное, — возразил Лещинский, жмурясь, как кот, которого почесывают за ухом. — Он запер ворота на засов. А когда вернулся на пост, обнаружил створки распахнутыми. По его словам, злоумышленник незаконным образом проник на охраняемую территорию, самовольно перебравшись через ворота. Зачем ему это понадобилось?

— Сторожу?

— Злоумышленнику.

— Я не понял, вы мой адвокат или обвинитель? — заговорил Туманов, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — По-моему, вы в одну дудку со следователем дудите.

Тут Лещинский надулся, словно к его губам действительно поднесли невидимый духовой инструмент.

— В своей практике, — начал он, то и дело переходя на обидчивые, звонкие нотки, — я частенько сталкиваюсь с проявлениями людской неблагодарности и даже хамства. Приходится мириться с этим, входить в положение своих клиентов. Вы ведь находитесь в состоянии стресса, растерянны, напуганны. Вот и срываетесь. — Адвокат развел руками, мол, ничего не поделаешь. — С точки зрения психологии, нормальное явление. Но мне, конечно, нелегко. Проявляйте хотя бы элементарное уважение. Я на вашей стороне.

— Ладно, извините, — проворчал Туманов, не чувствуя за собой вины, но все же пытаясь войти в положение адвоката. — Но прошу впредь не уговаривать меня сознаваться в том, чего я не делал. Убийца Никольникова не я, зарубите себе это на носу.

— Знаете, а я даже спорить с вами не стану. Не вы так не вы, речь не о том.

— А о чем? — удивился Туманов.

— Для нас с вами главное представить дело в наиболее благоприятном для вас свете, Вадим Петрович, — быстро произнес Лещинский. — И тут картина представляется мне следующей. — Придвинувшись вместе со стулом к столу, он заговорщицки нагнулся к Туманову. — Пользуясь тем, что жена находится в отпуске…

— Она в отпуске?

— Была. Уже вернулась. Итак, пользуясь отсутствием супруги, Никольников беспробудно пьянствовал за городом. Тут-то с ним и приключился алкогольный делирий, белая горячка в просторечии. С новой силой вспыхнули обиды молодости, подозрения, ревность. — Легко вскочив на ноги, Лещинский принялся расхаживать по комнате, и стало ясно, что если бы не выбранная стезя юриста, он мог бы преуспеть на поприще драматургии. — Что делает в этом состоянии Никольников? Вместо того чтобы проспаться и отправиться в свою редакцию, он еще выпивает и звонит Светлане, донимает ее своей ревностью, доводит до слез.