— Нет, не фантазии, — возразил Туманов, стараясь держать себя в руках. — Проверьте, действительно ли эти люди были сотрудниками «Водоканала». Лично я в этом очень сомневаюсь, поскольку дело происходило в выходной.

— Обычная практика. В будние дни никого дома нет.

— И все же я настаиваю на проверке.

— Хорошо, — кивнул Перепелицын. — Проверим.

— Давайте оформим это официально, — не унимался Туманов.

— То есть?

— Я напишу заявление, а вы приобщите его к делу.

— Так не делается. — Следователь пренебрежительно усмехнулся.

— А как делается?

— Это мог бы быть обычный протокол. Допустим, я спрашиваю: как вы можете объяснить то обстоятельство, что гражданина Никольникова убили вашим ножом. Ну а вы отвечаете.

— Так задайте мне этот вопрос, — оживился Туманов.

— Мы с вами уже дважды обсуждали эту тему, — возразил Перепелицын. — Не вижу смысла затрагивать ее в третий раз.

— Вот вы, значит, как?

Следовательский взгляд был скучен, хотя губы выражали определенное довольство — и ситуацией, и своим начальственным положением, и жизнью в целом.

Существует такая категория людей — и их значительно больше, чем нам всем того хотелось бы, — которые обожают самоутверждаться за счет других. Они всегда рады возможности унизить другого. Весь бюрократический аппарат любого государства наполнен ими. Там, где нет возможности приструнить их и призвать к порядку, они упиваются своей властью, прикрываясь буквой закона. Следователь Перепелицын относился именно к этой подлой категории людей. Но его поведение объяснялось не только этим. Он еще и выполнял чей-то заказ. Чей? Туманов намеревался выяснить это. Если только доживет.

— Вадим Петрович, — заговорил Перепелицын с притворной мягкостью, — давайте не будем осложнять ваше положение. Зачем приплетать сюда каких-то водопроводчиков, намереваясь направить следствие по ложному пути…

— В том-то и дело, что они не водопроводчики! — воскликнул Туманов. — И я настаиваю на том, чтобы мои показания были занесены в протокол.

— Нужно будет устроить вам психиатрическую экспертизу, — озабоченно произнес Перепелицын, сдерживая усмешку. — Знаете, кому обычно мерещатся козни и заговоры? Нездоровым людям… Людям, страдающим манией преследования. Кстати, убийцы любят косить под сумасшедших. Это ведь как раз такой случай, верно?

«Я сейчас наброшусь на него с кулаками, — с ужасом подумал Туманов. — Он провоцирует меня, нарочно выводит из себя… Спокойно, Вадик, спокойно».

— Итак, вы отказываетесь проверить мою версию? — спросил он, уставившись на стол перед собой.

— Это не версия, — поморщился Перепелицын. — Это попытка затянуть следствие. Номер не пройдет.

— В таком случае устройте мне очную ставку с Рогожкиным, — глухо произнес Туманов. — Хотя бы это вы можете сделать?

— Нет, — был ответ.

— Почему?

— Рогожкин Олег Дмитриевич покончил жизнь самоубийством, — сказал Перепелицын. — Повесился вчера днем. Так бывает. Человека нет, а показания остались. И изменить это невозможно. Что написано пером, не вырубишь топором.

Туманов чуть не застонал от чувства собственного бессилия. Он услышал, как скрипят его зубы и заставил себя разжать челюсти.

— Вам плохо? — участливо осведомился Перепелицын. — Дать воды?

— Не надо.

— В таком случае вас сейчас уведут. Встретимся перед судом, Вадим Петрович, чтобы закончить кое-какие формальности.

Туманов встал, ожидая, когда в кабинет будет приглашен конвоир. Однако Перепелицын почему-то медлил, принявшись что-то искать в своем столе.

— Послушайте… — Он выдвинул ящик, порылся, задвинул, потянул на себя другой. — У вас ведь есть взрослый сын, верно? Вы не просили его наведаться к Рогожкину? — Тон следователя был слишком равнодушным, чтобы принять его за чистую монету. — Ну, задать вопросы, убедить изменить показания…

Перепелицын задвинул ящик и медленно поднял голову. Самих глаз не было видно. Только сверкающие стеклышки очков.

— Нет, — ответил Туманов. — Я просил Андрея вообще не вмешиваться.

— И правильно. — Следователь кивнул. — Пусть ваш сын держится подальше от этого дела, так ему и передайте. — Он повысил голос. — Конвой! Уведите подследственного.

Разговор закончился. Машинально заложив руки за спину, Туманов шагнул к двери. На душе скребли не кошки. Нет, не кошки. Голодные тигры, может быть, в компании со львами.

Весь предыдущий вечер Андрей провел в ступоре. Купил упаковку пива, чипсы и валялся на диване с телевизионным пультом в руке. Мать сказала, что едет проведать приболевшую сестру в Рогачево, и он был рад возможности побыть одному. Можно было позвонить тете Лизе и проверить, действительно ли мама у нее, но Андрей не стал. На него навалилась апатия.

Он подносил ко рту банку, закидывал в рот порцию хрустящих ломтиков и бездумно пялился в экран, двигая челюстями. Телевизионные персонажи мелькали, как карты в колоде. Это мельтешение подменяло собой реальную жизнь. Два часа в день у телевизора — и так незаметно набегает месяц в году. Около пяти лет, допустим, из шестидесяти, отмеренных судьбой. Одна двенадцатая часть сознательной человеческой жизни.

Произведя эти нехитрые расчеты, Андрей ужаснулся. Сколько же времени он проводит фактически во сне? Не только перед телевизором. В магазинах, транспорте, на работе. Сейчас Андрей был в отпуске, но ведь рано или поздно опять придется впрягаться в лямку и вкалывать, чтобы… Чтобы что? Обеспечить себе пару бездумных часов в день? Зачем тогда все? Зачем было рождаться, взрослеть, мучиться? Хорошо, что сейчас есть цель: спасти отца. А потом?

Словно почувствовав его состояние, позвонила Люба. Рассказала, чем занимается Данилка, какая у него смешная щель во рту на месте выпавшего зуба. Потом, без всякого перехода, спросила:

— Ты ведь вернешься, правда? Я поняла, что без тебя не могу. Не могу, понимаешь?

— По-моему, ты прекрасно без меня обходилась в последнее время, — проворчал он.

— Дура была потому что, — легко согласилась Люба. — Но теперь все, такого не повторится, честное слово. Я буду тебе самая лучшая и верная жена.

— Слышал уже.

— Андрей… Андрюша… Возвращайся, а? У меня на сердце неспокойно. Боюсь за тебя. Ты во что-то плохое впутался, да? Уезжай оттуда, пока не поздно. Прошу тебя. Ну пожалуйста, милый…

Родной, до боли знакомый голос заставил Андрея еще раз задуматься о положении, в котором он находился. Сегодня его чуть не убили. Вот так запросто, выстрелом в упор. Зато теперь у Андрея оказался трофейный пистолет, и он даже умеет с ним обращаться. Но достаточно ли этого, чтобы отбиться от врагов, которые наверняка пойдут на все, чтобы замести следы и не дать правде всплыть наружу.

— Андрей? Ты меня слышишь?

Встревоженный голос жены вывел его из задумчивости.

— Слышу, — сказал он. — Я тебе перезвоню.

Он выключил телефон, а потом долго и бесцельно бродил по квартире. Зачем-то заглянул в отцовскую тумбочку, потрогал его бритву, посмотрел, какую книгу он читал перед тем, как…

«Перед тем, как нормальная жизнь для него закончилась, — холодно подсказал внутренний голос. — Перед концом».

Андрей в свои годы дважды побывал за решеткой. Один раз он провел там целых десять суток, второй раз — всего два дня, но этого опыта хватило ему на всю оставшуюся жизнь. Он твердо решил, что не собирается возвращаться туда ни при каких обстоятельствах. Но стычка в дачном поселке фактически поставила его вне закона. Он проник на чужую территорию, нанес одному человеку травму, второму — огнестрельное ранение, угнал машину и незаконно хранил оружие. Таким образом, окажись Андрей в руках закона, ему из этих рук уже не вырваться. Сунут в клетку, и поминай как звали.

Неужели до этого дойдет? Пока неизвестно наверняка. Но может дойти. И вероятность эта очень, очень высока.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Андрей стал собирать вещи, которые успел разложить по всему дому. Он вдруг почувствовал себя зверем, забравшимся в ловушку. Еще немного, и дверца захлопнется. И тогда выхода уже не будет.