— В наших судах не бывает оправдательных приговоров, — мягко уговаривал он. — Только в крайне редких случаях, которые являются исключением и тем самым лишь подтверждают общее правило. Своим упрямством вы только настроите судей против себя. Дайте им возможность сохранить лицо, тогда и к вам отношение изменится. Сторону обвинения будет представлять товарищ Анатолия Борисовича, а он уже проинструктирован. В общем, просто не препятствуйте маленькому спектаклю, который пройдет в стенах суда. Все поиграют немного на публику, вынесут какой-нибудь мягкий приговор, а я его обжалую. Через две недели — самое большее, через три — вы выйдете на свободу, Вадим Петрович.

По правде говоря, адвокату пришлось произносить подобные монологи несколько раз, прежде чем Туманов согласился на роль мальчика для битья. Немало способствовало тому то обстоятельство, что он хотел вырваться из камеры, где медленно умирал от хронического недосыпания и постоянного стресса. Ему не приходило в голову, что именно таким способом ломают в тюрьмах упрямцев. Пытки и запугивания — для самых слабых, готовых подписать что угодно, лишь бы их оставили в покое. Остальных подводят к капитуляции постепенно, медленно, выматывая день за днем, пока не окажется, что сил сопротивляться уже нет. И тогда человек позволяет себя обмануть, чтобы сдаться.

Туманов сдался. Он присутствовал на судилище в качестве постороннего, как будто происходящее его совершенно не касалось. Ему велели встать — он встал. Сказали, что можно садиться, — он сел. Речи, произносимые всеми этими людьми в мантиях и просто в костюмах, звучали где-то за пределами сознания. Гораздо сильнее интересовали Туманова другие вещи, напрямую не касающиеся его судьбы.

Например, как получилось, что эти две женщины и мужчина, чинно сидящие в ряд за судейским столом, получили право карать и миловать, вернее, карать. Только на основании того, что, будучи студентами, учили соответствующие термины и статьи кодекса? А как быть с моральным обликом? С совестью? Да и просто с интеллектом?

Вот эта толстая женщина в мантии, которая ежеминутно поправляет прическу, она ведь не о деле сейчас думает, а о том, что нужно подстричься, покраситься или просто помыть голову. У нее не хватает силы воли, чтобы отказаться от переедания, то есть она не властна даже над собой, но при этом почему-то обладает властью над ним, Тумановым.

А мужчина в центре, возглавляющий судебную комиссию? Кто поручится, что он не изменяет жене, не посещает порнографические сайты и не берет взяток? Каждое утро он надевает строгий костюм, повязывает галстук и отправляется на работу, где с умным видом решает, кому дать пять лет, кому десять, а кого отправить на пожизненное заключение. А чем занимается этот деятель, когда снимает свою пыльную мантию и прячет ее в шкаф? Отмаливает грехи в церкви? Попивает пивко перед телевизором? Торчит в интернете? Или прелюбодействует с яркой блондинкой, восседающей по правую руку от него?

Казалось, эта женщина вырядилась в судью для смеха и сейчас сбросит мантию, объявит, что это всего лишь маскарад, и расхохочется. Ее кудрявые локоны были почти явной пародией на судейские парики в Англии. Она чем-то напоминала Мэрилин Монро, если бы та дожила лет до сорока, предаваясь всевозможным вредным привычкам, от которых портятся зубы, появляются отеки под глазами и вырастает второй подбородок, заметный при каждом неудачном повороте или наклоне головы.

Что скажет сторона защиты?.. Будут ли возражения у обвинения?.. Эти замечания несущественны… Это заявление должно быть занесено в протокол…

Обрывки стандартных, дежурных фраз доносились до слуха Туманова, почти не затрагивая сознания. Они ничего не значили, ведь все было решено и определено заранее. Теперь все зависело не от пререканий защитника с обвинителем, не от мнения судей, а от воли того, кто распоряжался этим кукольным театром. Хотелось верить, что слово Соболева что-то значит. Но как тогда быть с теми, кто приказал посадить Туманова за убийство, которого он не совершал? Неужели эти люди отступились? Неужели выпустят его из своих когтей и поймают кого-то еще? В таком случае Туманову было заранее жалко бедолагу.

Он с легким интересом уставился на дочь покойного Рогожкина, которая, оказывается, находилась в ночь убийства у папаши и даже вместе с ним наведалась на дачу Никольникова.

— Впервые слышу об этом, — сказал Туманов, когда его попросили прокомментировать показания рано увядшей девушки с плаксивым лицом. — Почему же она раньше не объявилась?

— Задавать вопросы не в компетенции обвиняемого, — встрял работник прокуратуры.

— Возражение принимается, — важно провозгласил судья.

— Она слово в слово повторила то, что показывал Рогожкин, — заметил Туманов.

Девушка с ненавистью уставилась на него.

— Ну и что? — процедила она.

— Это естественно, — перевел обвинитель. — Ведь оба свидетеля видели одно и то же.

— Ничего они не видели, — сказал Туманов.

Прокурорский протеже вскинул руку:

— Прошу оградить свидетеля от нападок!

— Если вам нечего возразить по существу, подсудимый, можете сесть, — обратилась к Туманову блондинка с кудряшками.

Председатель одобрительно кивнул.

Туманов подчинился и с этой минуты ограничивался односложными ответами «да» и «нет». Выступление адвоката показалось ему чрезвычайно пошлым, глупым и бессмысленным. Тот непонятно зачем зачитал положительные характеристики с прежних мест работы и сообщил высокому суду, что гражданин Туманов пользуется уважением соседей, скромен в быту и никогда не совершал хулиганских или иных противоправных действий.

— В сущности, мы имеем дело с очень законопослушным, уравновешенным, ответственным человеком, — рассуждал адвокат, доброжелательно взирая на судейскую троицу. — Да, оступился, бывает, но такие люди никогда не повторяют роковых ошибок, а, следовательно, не становятся рецидивистами. Понеся заслуженное наказание, Туманов вернется в общество раскаявшейся, исправившейся личностью, я уверен. Поэтому прошу высокий суд ограничиться минимальным сроком лишения свободы по данной статье уголовного кодекса.

Когда дали слово обвинителю, он поднялся с места с такой широкой улыбкой, словно был готов во всем согласиться с защитой, однако вместо этого потребовал для Туманова пожизненного срока, как для криминального элемента, представляющего собой угрозу обществу. Как узнал Туманов, преступление он совершил с особым цинизмом и жестокостью, а также продемонстрировал, что готов лишить жизни любого, включая самых близких людей.

Поднятый со стула для заключительного выступления, он развел руками и сказал:

— Насколько я понимаю, собравшимся здесь нет никакого дела до того, кто совершил убийство и признаю я свою вину или нет. Так что поступайте по своему усмотрению.

Пробурчав эти слова, он с облегчением опустился на стул. Шумок, поднявшийся в зале, чем-то напомнил тот гул и шорох, который раздается среди лесных крон во время порывов ветра. Туманов посмотрел в глаза сыну, виновато улыбнулся и едва заметно пожал плечами. Андрей изобразил руками успокаивающий жест, нечто вроде гипнотизерских пасов.

«Прощай, сынок», — безмолвно произнес Туманов и опустил голову.

Пред ним словно разверзлась пропасть, в которую ему предстояло упасть. Отчаяние, страх и унижение последних дней окончательно добили его. Жить больше не хотелось. Ничего не хотелось.

Вернулись судьи с заседания за закрытыми дверями. «Мэрилин» беспрестанно ворочала языком во рту, явно избавляясь от постороннего волоконца, застрявшего между зубами. Вторая дама читала что-то с мобильника, пряча его под столом. Судья встал с заранее заготовленным текстом в руке и провозгласил то, что там было напечатано. Туманов Вадим Петрович приговаривался к двадцати годам заключения в колонии строгого режима. На обжалование отводилось два месяца.

В зале зааплодировали. Поднятый с места, Туманов послушно пошел к выходу из стеклянного загона. Прежде чем переступить порог, он оглянулся, но и сына, и жену заслоняли посторонние люди.