— На следующее утро, — продолжал он, — врач намазал грудь синьора Брагадини ртутным бальзамом. Цель этой манипуляции — вызвать интенсивную встряску мозга, которая потом передастся другим частям тела и возобновит циркуляцию жидкости. — Джакомо покачал головой от такой глупости, и я вдохнула, пораженная.

— К полуночи синьор Брагадини весь горел и метался. В его глазах я видел смерть. Я сказал его приятелям, что мы должны освободить сенатора от того, что его убивает! Даже не дожидаясь их ответа, я смыл ртутный бальзам. Через три-четыре минуты синьор Брагадини ощутил облегчение и забылся глубоким сном.

— Che consolazione[13], — выдохнула я с облегчением, узнав, что Джакомо не убивал аристократа.

— На следующее утро пришел врач и обрадовался, увидев, что его пациент поправляется. Но когда он узнал, что я наделал — вмешался в процесс лечения, — обозвал меня шарлатаном. Синьор Брагадини уволил его. Он сказал, что обычный скрипач в медицине разбирается лучше всех врачей Венеции!

Мы вместе посмеялись над счастливым концом истории. Темные глаза Джакомо блестели в свете свечей. Он был очарователен.

— С тех пор синьор Брагадини прислушивался ко мне, словно я был его личным оракулом, ниспосланным, чтобы вести его по жизни. — Тут он замолчал, оценивая мою реакцию.

— Как будто было в вас что-то… сверхъестественное? — поинтересовалась я, пытаясь не утонуть в его горящих очах.

Он кивнул. Я чувствовала, что он подзадоривает меня, чтобы я осознала сказанное. Неужели я должна поверить в его магические способности? Я не могла тогда сказать. Но позже я узнала, что это правда.

— Он вознаградил меня покоями в своем доме, слугой, гондолой и щедрым содержанием, — закончил Джакомо. — Он относился ко мне как к сыну.

— Вот как! — улыбнулась я. Разные вещи имели значение: его модная одежда, украшения, уверенность в себе. — Но не просто волею судьбы вы оказались в доме вельможи, — заметила я. — Ваши собственная рассудительность, ум и смелость позволили вам изменить вашу судьбу.

— Пусть так, — сказал он. — Это с одной стороны. С лестной стороны. Мне нравится видеть себя вашими глазами. — Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Наш первый поцелуй — долгий и несказанно сладкий. Его теплые губы на вкус напоминали лимонный сироп. — Вы делаете меня лучше, Катерина, — прошептал он мне на ухо, и сердце мое защемило.

Но сейчас вокруг нас зажгли свечи. Осталось только две масляные лампы, чтобы освещать сцену. Заиграл оркестр.

«Мир вверх тормашками» — комическая опера об обществе, где все стало наоборот. Мужчины стали добровольными, почти бессловесными рабами любимых женщин. Они вязали одежду, приносили горячий шоколад в постель, даже выносили за ними ночные горшки. В какой-то момент на сцену выбежал человек со спицами в руках и запел: «Я вяжу очень быстро и за три месяца уже связал половину чулка!» Мы смеялись до колик в животе.

Наступила глубокая ночь. Вокруг нашей ложи, подобно виноградной лозе, разрастались любовные чувства. Посредине арии о том, как человек беспомощен в море любви, Джакомо поставил свой стул за моим. И со своего места стал осыпать мою спину поцелуями. Я дрожала от восторга.

Он обнял меня и стал пальцами играть у кружевного края моего корсета. Один раз его пальцы на что-то наткнулись. Он вытащил вещицу, чтобы я посмотрела. Это оказалась одна из блестящих стеклянных стрекоз — розовая, — которая, наверное, упала в складки платья в гондоле, когда я направлялась в театр. Она все это время пряталась в кружевах платья, ждала, пока ее обнаружат.

Он поцеловал стрекозу, и я почувствовала его горячее дыхание на своей коже. Он стал водить стрекозой по спущенным золотистым нитям, как будто в медленном полете. Она летала, не зная куда. Просто радовалась, что летает надо мной. А потом она вновь спряталась в складках платья. Джакомо развязал мне корсет, жадной рукой следуя со стрекозой все глубже.

Мое дыхание участилось. Я не могла это остановить. Да и не хотела. Я жаждала полностью погрузиться в свои ощущения. Мне пришла в голову мысль, что нас могут увидеть, что могут, даже несмотря на пение на сцене, услышать мои стоны наслаждения, но мне было на все наплевать. Я чувствовала неистовое желание, просто обезумела от страсти.

Он засунул руку мне под юбки. И я стала рабой любви.

— Не везите меня пока домой, пожалуйста. — Я вздыхаю, склоняя голову ему на плечо, когда мы выходим из театра. По моим подсчетам до рассвета оставалось часа два. Площадь Сан-Самуэль до сих пор жила своей жизнью в свете фонарей и факелов тех, кто посетил оперу, но совсем скоро под звездным небом останемся мы одни.

— Может быть, пойдем прогуляемся? — предложил он, целуя меня в висок.

Я засмеялась: еще никогда я не чувствовала себя такой игривой и довольной. Наверное, догадалась я, это и есть любовь.

— Я проведу для вас экскурсию, — заявил он, низко кланяясь, размахивая своим черным плащом. Он вновь нацепил маску с клювом. — Нечто похожее на Большой тур по Европе, только, возможно, не настолько большой. Это будет тайная экскурсия по этой части Венеции.

— Тайная? — Я была заинтригована.

— Тайная! — подтвердил он, беря меня за руку и увлекая в узкую улочку, ведущую с площади.

Обнадеживающий свет фонарей и шум толпы вскоре остались позади. В конце улицы он свернул в другой переулок, еще более темный и узкий. Все дома были заперты, окна закрыты ставнями. Джакомо продолжал быстро шагать по улице.

— Уже недалеко, — негромко бросил он через плечо.

Я оглянулась, боясь, что сзади на меня могут наброситься с ножом. Джакомо резко остановился, и я практически упала на него, засмеявшись от своей неловкости.

— Тсс, — он тоже засмеялся. — Мы всех в округе разбудим.

Он достал из кармана трутницу[14], опустился на колено. Я слышала резкий скрежет стали о кремень и вскоре увидела искры. Джакомо зажег маленькую свечку. Когда он встал и поднял свечу над нашими головами, я увидела, что мы стоим перед коваными железными воротами. Все пахло сыростью, как будто эту дверь уже давно никто не открывал.

— Где мы? — поинтересовалась я. Подняла голову и увидела простой оштукатуренный кирпичный дом. Совершенно не похожий на наш великолепный особняк, отделанный порфиром, розовым и зеленым мрамором, привезенным в Венецию из далекого Египта.

— Здесь я родился, — объявил Джакомо.

— Вот как! — Я постаралась изобразить восхищение.

Я услышала, как он глубоко вздохнул, видимо пытаясь взять себя в руки.

— Моя мать была единственным ребенком сапожника. Мой отец — актер — играл в труппе театра Сан-Самуэль. Он увидел ее здесь, шестнадцатилетнюю красавицу, и влюбился с первого взгляда. Девять месяцев спустя на свет появился я.

Он задул свечу, а я стояла очень тихо, прислушиваясь. Я все еще могла разглядеть его черный плащ и белую маску, которую он сейчас снял. Глаза его блестели — глаза истинного игрока. Он и теперь играл, уж меня-то ему не обмануть.

— Я прожил здесь до восьми лет, — продолжал он рассказ. — Я был болезненным ребенком, маялся неизвестной хворью. Носом постоянно шла кровь. Я был хилым мальчишкой. Плохо ел. Не был ни к чему приспособлен. И казался полным идиотом.

— Я в это никогда не поверю! — возразила я. — Совершенно на вас не похоже.

— Я говорю правду, — настаивал он, сохраняя свое обычное невозмутимое выражение лица. — А вылечила меня одна колдунья.

— Джакомо! — недоверчиво возразила я.

— Ну… в этом я не могу быть на сто процентов уверен. Может быть, это и выдумки. Одно мне известно: моя бабушка — которая меня воспитывала — отвела меня к колдунье, чтобы вылечить. Эта колдунья жила в лачуге на острове Мурано. Она заперла меня в сундук, произносила надо мною заговоры, пела, рыдала и стучала по крышке. Я понятия не имел, что происходит, но был слишком глуп, чтобы испугаться. Каким-то образом после этой встречи я излечился. Кровь стала идти все реже. Через несколько месяцев и мозги встали на место, и я наконец-то научился читать.