— Иди сюда, cara, — позвала Катерина. Она стояла лицом к стене желтого, выкрашенного охрой здания. — Хочу показать тебе храм.

— Я уже насмотрелась церквей, — ответила Леда. — В этом городе их тысячи.

— Посмотри на этот, — настаивала Катерина. — Совершенно не похож на другие.

Леда неохотно подошла.

Катерина указала на фреску Святой Девы Марии внутри прямоугольной каменной рамки. Под выцветшим изображением, на полочке, оставляли цветы и записочки. Больше в городе нигде подобного не встретишь. Мать Христа была изображена практически обнаженной, только на плечи был накинут плащ из простой ткани. Женщина сидела прямо на ухабистом берегу у реки. Деревья и кустарники за ее спиной, казалось, гнулись от ветра, как будто надвигалась буря. И посреди всего этого зрелища она баюкала своего младенца. Но самое удивительное — она смотрела прямо на тех, кто стоял перед картиной, словно ее всего на миг отвлекли от ребенка.

— О господи! — воскликнула Леда. — Она… так оголилась!

— Знаю, — ответила Катерина. — Перед нами просто мать с младенцем. Именно поэтому это самый почитаемый храм во всей Венеции. Все будущие матери приходят сюда и приносят свои подношения.

— А кто написал эту фреску? — поинтересовалась Леда, продолжая ее разглядывать.

— Это загадка. Каждые несколько лет кто-то пишет ее заново, поэтому сейчас никто не знает, когда же впервые была написана эта фреска и сколько она будет жить.

— Вы говорите так, будто картина — живое существо, — заметила Леда.

— Твоя правда, — засмеялась Катерина. Она восхищалась проницательностью Леды — девушка была умнее, чем ей показалось несколько месяцев назад, когда они познакомились. — В некотором роде фреска таки живая. Словно Дева смотрит на каждого посетителя и спрашивает: «Кто ты и зачем пришел сюда?»

— И вы бы ответили…

— Ой… не знаю, — сказала Катерина, чувствуя себя неуютно. Кто она? Со всеми своими уловками. Со всей ложью. И со всем отчаянием.

Леда пристально смотрела на нее, пока Катерина не ощутила, что взгляд проник ей прямо в душу.

— Bene, — наконец-то произнесла девушка. — Может быть, однажды мы узнаем.

— Может быть… когда-нибудь. — Катерина отвернулась от загадочной картины. — Пойдем… — сказала она, протягивая Леде руку. — Темнеет уже, а от мороженого у меня внутри все замерзло!

Катерина с Ледой сплели замерзшие руки. Ветер усиливался. Леда опять накинула шаль на них обеих, они закутались, как в кокон.

— Я хочу узнать, что вы имели в виду, — прошептала Леда, — когда сказали: «Придется брать ситуацию в свои руки».

Катерина вздрогнула. Потом вновь заговорила, тихонько, как будто делилась тайной.

К кому мне еще было обратиться, если я хотела выглядеть настоящим ангелом, но поступать так же хитро, как дьявол? Какой самый низкий поступок я совершила в жизни?

Я послала записку брату, чтобы он проведал меня в монастыре.

— Вот где она спряталась! — воскликнул он с напускной веселостью, когда пару дней спустя я приветствовала его в гостиной. Я позволила ему расцеловать себя в обе щеки через решетку. — Матушка была права. Ты ужасно выглядишь, Катерина.

— Спасибо. Ты тоже, — ответила я. И не покривила душой. Хотя уже перевалило за полдень, Пьетрантонио был небрит, глаза красные. От него воняло перегаром, и весь его вид говорил о долгих ночах, проведенных за молитвой о том, чтобы ему улыбнулась удача. Но монашек и послушниц, казалось, это не обескураживало. Он был мужчиной, молодым мужчиной в монастыре… одного этого было уже достаточно. Они строили ему глазки и хихикали, стоя у зарешеченных окон. Пьетрантонио тут же стал подмигивать и посылать воздушные поцелуи своим восхищенным зрительницам.

— Прекрати! — одернула я его. — Сейчас сюда явится матушка настоятельница и положит конец и этому визиту, и всем последующим! — На самом деле аббатисы нигде не было видно, но вид флиртующего братца приводил меня в ярость. Я позвала его сюда, чтобы попросить о помощи, а не испытывать унижение, глядя, как он устраивает из монастыря охотничьи угодья для себя.

Он неохотно повернулся ко мне.

— В записке говорилось, что тебе нужна моя помощь?

— Да, так и есть. Понимаешь…

— И ты признаешь, что, когда мне нужна была помощь, когда я оказался в тюрьме, тебя вряд ли можно было назвать ангелом милосердия. Ты прислала пару вещей, но в остальном…

— А что еще я могла сделать? — громко воскликнула я.

Несколько других посетителей обернулись в мою сторону. Я одернула себя.

— Давай не будем ворошить прошлое, Пьетрантонио, — уже мягче произнесла я. — Какой в этом толк? Я просила тебя прийти, потому что хочу попросить об одолжении. О том… что только ты способен сделать для меня.

— Об одолжении? — Он изумленно изогнул бровь и ухмыльнулся. — Дай догадаюсь. Ты хочешь, чтобы я отнес в Венецию письмо. Нет… подожди. У тебя для этого есть служанка. Ты хочешь, чтобы я привел к тебе Джакомо Казанову? Мне облачить его в рясу священника? Пусть ждет тебя у алтаря? — Он засмеялся. — Да брось ты… будет весело. Неужели ты забыла, как развлекалась в этом местечке? Любовь — игра, Катерина.

— Вот именно. Именно поэтому мне и нужна твоя помощь. — Я приблизила губы к решетке. — Мне нужно, чтобы ты нанял для меня шпиона.

— Что-что? — Его покрасневшие глаза округлились от изумления.

— Да. Шпиона. Чтобы проследить за Джакомо. Я думаю… мне кажется… я точно знаю, что он закрутил интрижку.

— Если ты в этом уверена, что еще ты хочешь узнать от шпиона? — Он пожевал свой палец. От этой вредной привычки кожа вокруг ногтя была обкусанной и красной.

Откровенно говоря, разумное замечание. Брат оказался умнее, чем я думала.

— Мне известно о самом факте измены, но больше ничего я не знаю, — объяснила я. — Насколько он ею увлечен? Или это просто забавы ради? Понимаешь, — было трудно признаться, зная, что Пьетрантонио может поднять меня на смех, — мы с Джакомо тайно поженились.

От этого известия Пьетрантонио оскалился. Да, ему это казалось отличной шуткой. Но ему удалось себя остановить, когда он увидел, что я не улыбаюсь. Взгляд его смягчился, и я ощутила, что в глубине души он все-таки меня любит.

— Bene, — ответил он. — Я тебе помогу. — Он жестом попросил меня наклониться ближе. — Я знаю отличного шпиона. Он из семьи Гримани, но у родных нет денег. Он с готовностью возьмется за эту работу.

При упоминании имени реально существующего человека, настоящего шпиона, меня охватила паника. Больше это уже была не фантазия, существующая только в моем воспаленном воображении.

— А он умеет держать язык за зубами? — поинтересовалась я, нуждаясь — кто бы мог подумать — в заверении своего братца. — Джакомо не должен ничего знать о том, что я затеяла! — Я обхватила голову руками и закрыла глаза. Неужели я на такое отважилась?

Мой брат протянул руки через решетки и убрал мои руки с глаз.

— Доверься мне, — он взял меня за запястья. — Казанова никогда ничего не заподозрит.

— Ты принес отчет шпиона? — спросила я у брата, когда неделю спустя мы встретились в комнате для свиданий. Я понимала, что он пришел в монастырь так скоро не потому, что соскучился по мне.

— Принес. — Он похлопал по карману бриджей. — Но это влетит тебе в копеечку.

— Ну еще бы! — Я сунула руку себе под юбку, в карман. — И сколько?

— Десять цехинов.

— Сколько? — Это почти все деньги, которые у меня были. Деньги, которые мне дал Джакомо. Память вновь вернулась к той последней ночи на площади Кампьелло Барбаро. К тому, как прижималось мое тело к стене сада. Я вспоминала наши сердца, бьющиеся в унисон. Нашу любовь и отчаяние. Волна желания накатила на меня прямо здесь в монастыре, в комнате для свиданий. Я готова была пойти на все — заплатить любые деньги, — чтобы вновь ощутить подобное.