«Катерина, моя любимая сестричка!
Прости за ужасный почерк. Говоря по правде, я еду в экипаже домой. Сегодня в Виченце я купила маленький складной письменный столик, чтобы иметь возможность тебе написать. Не могла дождаться.
С чего же начать? Когда ты будешь это читать, уже пройдет целых две недели, как мы виделись с тобой в келье монастыря, а у меня такое чувство, что с тех пор прошла целая вечность.
Сначала я очень гордилась: ведь мне же удалось обмануть своих родителей. Я заплатила Пьетрантонио двадцать цехинов за помощь в осуществлении моего плана, который мы начали реализовывать две недели назад, когда мои родители вместе с твоим братом собрались на pranzo после обедни.
— Я тут подумал, — начал Пьетрантонио с серьезным видом, положив руку на сердце, — как мне хочется начать новую жизнь. Попросить святого Антонио об исцелении. О наставлении и так далее, и так далее.
Потом он скормил им историю обо мне:
— Мы с Джульеттой как брат и сестра. А для чего еще нужна семья, как не помогать в нужде? Молю вас отпустить ее со мной в Падую. Обещаю оберегать ее, как я оберегал бы Катерину. (От одного этого мне хотелось хохотать.) Ее тоже исцелит святой.
Господи, как же это было красиво!
Первым он убедил моего отца. Ты удивлена? Его настолько сильно мучили угрызения совести после того, что случилось с Джорджо Контарини, что я не сомневалась, что он готов был разрешить мне почти все. Мать уговорить оказалось сложнее.
— А что, если… — начала она. — Пьетрантонио, конечно, мы тебе доверяем, но Джульетта будет там одна… за ней будешь присматривать только ты…
И тут на помощь, сам того не осознавая, пришел твой отец.
— Сестрица, ты намекаешь на то, что Пьетрантонио может не сдержать своего обещания и не убережет Джульетту? — рассвирепел он. — Что у него так мало совести и чести?
— Нет-нет, братец, — стала убеждать она. — Конечно же нет. Просто материнские тревоги… боязнь за свою единственную дочь…
— Она может взять свою служанку, — отрезал он, — если уж ты так боишься.
— Элизабетту? — предложила я. — Я в любом случае ее взяла бы, чтобы помогала мне одеваться и укладывать волосы. — Ты же знаешь, что Элизабетта имеет виды на твоего братца. Я понимала, что она не станет следить за мной. На самом деле она будет только рада, если я исчезну.
— Тогда пусть отправляется и Элизабетта, — смирился мой отец. — Поездка в Падую пойдет тебе на пользу, милая. И не забудь воспользоваться случаем и посмотреть…
— Фрески Джотто! — улыбнулась я ему, и он засиял от удовольствия. — Я привезу тебе свои наброски, — пообещала я.
Voilà[64]. Дело сделано. Через два дня мы отправились в путь, отсрочка убивала меня, но не могла же я, как помешанная, бежать из Венеции. Тогда они бы заподозрили неладное.
Пьетрантонио сопроводил меня на ферму Стефано, которая находилась в маленьком городке к северу от Виченцы, под названием Тьене.
— И все усилия ради старой клячи, мда… — поддразнил он меня, пихая в живот, когда мы подъехали к скромной ферме.
Я отмахнулась от него и показала язык. Да, после десяти часов тряски в экипаже мы с ним действительно стали как брат и сестра.
Стефано прохаживался по дворику, разбитому перед домом, ожидая меня в этот холодный день. (Как только мы оказались на материке, я отправила к нему посыльного, чтобы дать знать о нашем приезде.) Он приветствовал меня, по-дружески расцеловав в обе щеки. Но тут вышла его матушка, Агнезина, чтобы познакомиться со мной. Казалось, она была настроена не слишком дружелюбно.
— Вы приехали навестить кобылу, синьорина? — Взгляд на Стефано, недовольно поднятые брови. Он в ответ вопросительно изогнул брови, как будто говоря: «Нет… я не стану ее прогонять».
— Да, синьора, я приехала повидаться с Фарфаллой, — ответила я как можно любезнее.
— А вы не хотели бы остановиться с братом в гостинице, в Виченце? — Просто, чтобы спросить, ведь Пьетрантонио уже развернул экипаж и уехал с Элизабеттой.
— Нет-нет, синьора, я предпочитаю пожить на свежем воздухе, рядом с Фарфаллой.
— А могу я поинтересоваться, синьорина, как надолго вы приехали?
Я вспыхнула от подобного неприветливого приема.
— Я пробуду здесь не очень долго, — запинаясь, ответила я. — И не стану докучать вам — вы меня и не заметите.
Очередной взгляд на Стефано, чье лицо было красным, как помидор.
— А по-моему, синьорина, мы все почувствуем ваше присутствие.
Она явно мне не доверяла. Ей не нравилось наше разное социальное положение, и, скорее всего, она боялась, что я играю с ее сыном.
Но довольно о ней.
Ферма оказалась простым местом, однако ухоженным. На первом этаже было всего две комнаты. Одна большая, с огромным очагом из камня, на котором они готовили всю еду и возле которого отдыхали. А в другом углу комнаты они держали свиней и овец!
Стефано объяснил мне, что животные в доме согревают его семью зимой. Немного противно, да?
На втором этаже располагалась огромная спальня матери Стефано, а по другую сторону от лестницы две спальни поменьше: его бабушки и собственно его комната. Слава Богу, его бабушка, когда я приехала, переселилась в мамину комнату, чтобы освободить покои для меня.
Как только я отошла от утомительной поездки, подкрепившись хлебом, соленым домашним маслом и чаем, я настояла на том, чтобы проведать Фарфаллу. Стефано отвел меня в ее стойло, в сарае за домом. (У семьи была еще одна рабочая лошадь, тяжеловес, Орсо.) Земля под ногами была мерзлой, и комья грязи казались мне настоящими камнями. Изо рта шел пар, и я поплотнее запахнула плащ, чтобы не замерзнуть.
Фарфалла тут же почувствовала, что я пришла, — она дернула головой и стала оглядываться. А потом заржала. Я подбежала к ней. Ноги у нее пошатывались, но она стояла — уже хороший знак. Она вытянула шею поближе ко мне и даже попыталась обнять, обвив головой мою шею. Но в итоге задача оказалась для нее непосильной, поэтому я просто почесала ее между ушами. Она протяжно, глубоко вздохнула.
На соломе на полу стойла я заметила вмятину с человеческий рост.
— Ты что, спишь с ней прямо здесь? — поинтересовалась я у Стефано.
— Да, — признался он. — Оказалось, что лучше уж спать рядом с ней, чем изнывать от беспокойства и неведения в доме.
— С тех пор, как ты мне писал, похоже, она поправилась, — заметила я. — Ты испробовал новые лекарства?
— Да, — ответил он, открывая калитку стойла, и я решила, что он ее будет кормить — хотя к овсу она почти не прикасалась. Фарфалла не сводила с него взгляда. — Все лекарство — это молоко с медом. Белое вино и черное мыло. Куркума, семена аниса, сера и спиртное. Ей стало лучше, но до конца она не излечилась. Я до сих пор каждый день вижу в ее навозе паразитов.
— А чем можно еще полечить? — спросила я. Фарфалла закрыла глаза, и Стефано стал поглаживать ее ресницы, что, казалось, она обожала.
— Осталось одно-единственное средство. Но я все не решаюсь. Сделать кровопускание из шеи.
— Тогда давай сделаем! — воскликнула я.
— Прямо в этом платье? — удивился он. Это было одно из моих самых простых шерстяных платьев, с кружевным воротничком и манжетами, но и оно было в тысячу раз красивее, чем грубые хлопчатобумажные платья его матери.
— Да, в этом платье, — ответила я. — У меня другого нет. — Я потупилась, ощущая, что меня осуждают за мое богатство, но я не в силах была это изменить.
— Нет-нет, Джульетта, — ответил он, кладя руку мне на плечо, когда я поглаживала шею Фарфаллы, откуда вскоре должны будут пустить кровь. — Ты неправильно меня поняла. Я очень благодарен тебе за то, что ты со мной… мне помогаешь.
Стефано подошел к ближайшему шкафу и достал большую стеклянную миску с глиной и небольшую серебряную шкатулку. Внутри лежал ланцет. Он зажег свечу и около минуты подержал лезвие над пламенем. Затем, пока я держала миску под головой Фарфаллы и пыталась отвлечь ее пустой болтовней, он надрезал крупную вену на шее лошади. Тут же хлынула кровь, ее каштановая грива мгновенно пропиталась кровью. Мы собрали в миску почти три кружки. И с гордостью могу признаться, что я даже ни разу не отвернулась.
