Да и разве не умер он вместе с Джиневрой в её пылающей спальне?

Разве не было погребальной палаты в его соборе памяти, и едва ли он мог не узнать обстоятельства и миг своей смерти.

Бедуины с криками: «Thibhahum bism er rassoul!» — кружили вокруг него, рубя скимитарами воздух, но приблизиться пока не осмеливались. Леонардо понял, что они кричат: то был клич войны, клич священного джихада: «Убить во имя Пророка!»

Но они, похоже, боялись его не меньше, чем он их. Они приближались к краю догорающей оболочки, низко свешивались из высоких седел, чтобы поразить трепещущую, вздуваемую ветром ткань своими мечами, словно шар был живой сам по себе — набухшее чудище, которое следовало убить, пока не убило оно.

Кем же тогда был для них Леонардо? Просто слугой дымящегося чудовища?

Когда ветер выдохся и оболочка осела, бедуины повели себя ещё более угрожающе. Оставаясь в сёдлах, они придвигались ближе, покуда копыта коней не коснулись ткани. Когда никакой мгновенной кары не последовало, всадники проехали по оболочке, тесно окружив Леонардо.

   — Не джинн ли ты, если смог превратить обычный муслин в чудовище, что летает но воздуху? — спросил высокий бедуин, судя по всему, их вожак. В отличие от остальных, борода у него была заострённой, по арабской моде, и в седле он держался прямо. Щёку его, обрываясь у челюсти, рассекал глубокий шрам.

Леонардо был в затруднении. Если он ответит «нет», убьют ли его бедуины?

Или они убьют его, если он ответит «да»?

Что ж, пусть попробуют.

   — Нет, — сказал он. — Я человек.

   — Ты одет не как подобает человеку, — заметил вожак.

   — А ты готов осмелиться убить джинна? — крикнул Куан. Он стоял за кругом всадников, бесстрашно уперев руки в бёдра.

Вожак взглянул на Куана, захваченный врасплох богатством его одежд, и сказал:

   — Никто не может убить джинна; потому, если этого, — кивок в сторону Леонардо, — я убью, то, значит, он не джинн.

   — А если он джинн, то ты навлечёшь смерть и бесчестье на всех вас, на ваше племя и семьи. — Куан подошёл ближе. — Если, конечно, у вас есть семьи... и честь.

Все всадники развернулись при этих словах и, кажется, были готовы изрубить его скимитарами; но тут Куан сказал:

   — Я под защитой Кайит Бея аль Махмуди аль Заири, калифа калифов, и этот... джинн также. Он гость калифа и защищён законами гостеприимства. Только коснитесь его — и прольётся кровь.

Вожак явно потерял уверенность.

   — Можете оставить себе мехи с водой и одежду, чтобы прикрыть наготу, а остальное мы заберём, и летающее чудовище тоже.

   — Но ты же сам сказал, что это просто ткань, — возразил Куан.

   — И мы возьмём её. — Вожак сделал знак своим людям скатать оболочку. Бедуины — народ романтический, но в то же время практичны.

   — Ты разве не желаешь узнать о летающем чудовище? — спросил Куан.

   — Раздевайтесь и сложите драгоценности на землю перед собой. Мои люди отвернутся. — Вожак занервничал, сообразив, что Куан пытается выиграть время. Он крикнул своим людям забрать оболочку шара, но те не решались сойти с коней.

   — Вы что — женщины?! — рявкнул на них вожак и, спешившись, сам принялся скатывать ткань. Видя, что ничего дурного с ним не приключилось, другие бедуины тоже спешились и присоединились к нему. Вид у них был пристыженный. Воспользовавшись случаем, Леонардо перешёл поближе к Куану, чтобы не путаться у них под ногами.

Вожак повторил:

   — Раздевайтесь, или я сам убью вас!

Куан пожал плечами, порылся в глубинах своих муслиновых одежд и вынул письмо с печатью калифа.

   — И ты решишься обобрать тех, у кого есть это? — Он протянул письмо вожаку, и тот неохотно взял его. — Ты сумеешь прочесть?

Вожак покраснел. Он прочёл письмо и возвратил Куану. Они обменялись взглядами — так могли бы смотреть друг на друга люди, некогда бывшие друзьями, — затем вожак кивнул и приказал своим людям садиться на коней.

   — Бросьте добычу! — велел он и, вскочив в седло, поскакал прочь, не оглядываясь; прочие помчались следом и скоро скрылись за холмом.

Куан спрятал письмо и улыбнулся.

   — Они убили бы нас? — спросил Леонардо.

   — Это зависит от того, изгои они или вышли на ghrazzu.

   — Ghrazzu?

   — Это такая игра — похищение имущества чужих племён, — пояснил Куан. — Только в этой игре умирают так же легко, как в битве. — Он помолчал и пробормотал себе под нос: — Да, вполне вероятно...

   — Куан?..

   — Если они изгои, то позабавились бы с нами, а затем убили. Если отправились на ghrazzu, то подчинились бы закону бедуинов.

   — Какому-то закону они несомненно подчинились — мы ведь живы.

Куан снова улыбнулся.

   — Думаю, живы мы потому, что вожак почуял, что вот-вот придут другие. Или же... — Он взглянул туда, где исчезли бедуины, а потом кивнул на восток — там висело солнце.

И там Леонардо увидел вдали всадников.

   — Нет, Леонардо, этих можно не опасаться. Это солдаты из войска калифа. Давай-ка заберём отсюда всё, что сумеем унести. — Он кивнул на остатки шара. — Такая ткань может обогатить целое пустынное племя.

   — Но мы не сможем унести её.

   — Пусть тебя это не тревожит, маэстро. Не думаю, чтобы нам пришлось делать это. Давай просто привалим её камнями, чтобы не унесло ветром.

Когда они закончили, Куан спросил:

   — Ты заметил шрам на щеке у высокого?

   — Да.

   — Некогда я встречал человека с таким шрамом в Акабе, близ Красного моря. Он ел с одним из калифовых вождей. В пустыне, не в городе. — Куан говорил так, словно есть в городе — бесчестье, словно он превратился вдруг в бедуина — а между тем этот человек чувствовал себя как дома и во Флоренции, в обществе людей цивилизованных. — Этот человек подавился куском баранины и, чтобы не оскорбить хозяина неучастием в беседе, разрезал себе щёку и раздвинул края раны, показывая, что во рту у него застряло мясо.

   — Это тот самый? — спросил Леонардо.

   — Тот, кого я знал, пережил страшную трагедию. Он оставил свой народ, и ни одно племя не даст ему прибежища — во всяком случае, так говорят, — прибавил Куай, словно давая понять, что знает больше, чем говорит.

   — Что за трагедия?

   — Запретная любовь.

   — Мужчина?

   — Его сестра. Они были родственниками калифа... и Айше.

   — Были?..

Куан махнул рукой.

   — Они всё равно что умерли.

Пока он говорил, к ним на большом белом верблюде подъехал калиф Кайит Бей. В белых abba и gumbaz — бедуинском хлопковом платье и плаще — он выглядел простым кочевником. С ним были ещё человек двадцать кочевников, все на белых беговых верблюдах, гордости калифа. Эти дикари были телохранителями калифа. Куан однажды сказал Леонардо, что они могут скакать и биться дольше и яростней любого — за исключением, разумеется, самого калифа; а ещё Леонардо узнал, что Куан был командиром калифовых телохранителей — и, кстати, рабом, что в этом мире отнюдь не было бесчестьем. Сам Кайит Бей когда-то был рабом. Королевством мамлюков на протяжении поколений правили рабы.

Кайит Бей ехал во главе отряда, и Леонардо с удивлением заметил, что он ещё больше похудел, словно пустыня, солнце и битвы обтесали его. Однако ещё больше Леонардо удивился, увидев своего давнего друга Америго Веспуччи. Его узкое нежное лицо потемнело и огрубело; солнце выбелило его брови и высветлило волосы. Он был одет как араб, и это его, похоже, устраивало. Выглядел он здоровым и крепким, совсем не похожим на щёголя, каким Леонардо знал его во Флоренции.

Как и тот бедуин, что сидел на большом верблюде бок о бок с Америго.

Сандро Боттичелли потерял свою полноту и приобрёл бороду. Он был чёрен, как нубиец.

Леонардо мгновенно узнал его.

   — Пузырёк! — вскрикнул он и бросился к нему. Сандро тронул своего верблюда бамбуковой палочкой и сказал: «Ikh», что означало: «На колени». Верблюд подогнул передние ноги и наклонился — и тогда Сандро соскользнул с седла и безо всяких церемоний — калиф насмешливо смотрел на него, явно развлекаясь, — стиснул Леонардо в своих медвежьих объятьях, прошептав ему на ухо: