Наступило долгое неловкое молчание, лишь усугубленное темнотой и глухим цоканьем копыт по камням и корням кустарника. Наконец Леонардо сказал:
— Да, но доработал блестяще.
Бенедетто рассмеялся:
— Что верно, то верно!
Снова наступило молчание.
— Леонардо!
— Что?
— Почему ты убил его?
— Это Сандро тебе так сказал? — спросил Леонардо.
— Да, он.
— И что ещё он тебе рассказал?
— Всё: как калиф показал вам обоим Зороастро в зале пыток, что говорил тебе Зороастро, как он молил тебя о прощении, как...
— Что?
— Как ты отвернулся, когда калиф велел своему палачу вздёрнуть и сбросить вниз колыбель смерти.
— Я... я отвернулся, когда он рассказал мне о своём предательстве, это правда, — сказал Леонардо, — но я пытался остановить калифа...
— Нет, это Сандро пытался остановить его. Ты же мешкал, пока не стало слишком поздно, пока не подняли колыбель, пока калиф не подал знак... убить его.
— Это неправда, — упрямо сказал Леонардо, отчаянно стараясь вспомнить, как же это было на самом деле, но воспоминание было смутным, расплывчатым, точно он силился припомнить сон.
Но что, если всё это правда? Что, если он и впрямь допустил, чтобы калиф убил его друга? Что, если он пытался остановить калифа лишь тогда, когда было уже слишком поздно, и он знал, что поздно? Это смягчило бы его вину и дало бы ему возможность отомстить.
— Так ты не уверен, да? — мягко спросил Бенедетто — гневная резкость ушла из его голоса.
Леонардо ничего не ответил, не мог ответить. Казалось, темнота, окружавшая их, целиком состоит из снов; и в голову ему пришла безумная идея: если повернуть коня и поскакать прочь от каравана, он окажется прямиком в прошлом, в неизменившемся мире. Он найдёт там Джиневру и Никколо, Зороастро и Симонетту... и Айше. Нежную Айше, которая отняла у него Никколо.
— Леонардо, ты так глубоко задумался или просто не желаешь отвечать на мой вопрос? — спросил Бенедетто.
— Извини, что ты спросил?
— Я спросил, любил ли ты Айше.
«Довольно!»— подумал Леонардо, чувствуя, как гнев раскалённой лавой закипает в его груди.
— Довольно, Бенедетто. Быть может, это ещё одна моя вина, но мне совсем не по вкусу терпеть твои издевательства и унижения. Я не могу заставить вас думать иначе... ни тебя, ни Сандро. Можете считать меня тем, кем захотите, только оставьте меня в покое! — И с этими словами он поскакал вперёд, нагоняя Миткаля и его господина Хилала; но и с ними он тоже не мог ехать рядом, потому что глаза его налились слезами, и в горле стоял комок, как у ребёнка, которого прилюдно отшлёпали.
Пошли они все к чёрту!
«Да, Зороастро, я убил тебя, — думал он, я никогда не простил бы тебя». И всё же, даже когда он молил Зороастро о прощении, мысли его извращённым образом склонялись к Айше — словно мысль об убийстве Зороастро возбудила его плоть. Он вспоминал, как отвергал её ласки, ибо был одержим Джиневрой, однако, когда ещё существовала возможность вырвать Джиневру из рук её супруга, когда она написала ему, что её сердце принадлежит ему, Леонардо — он взял Айше, взял её силой. Но она сопротивлялась, даже когда они, обливаясь потом, продвигались к оргазму, когда он призывал Джиневру, когда воображал, что перед ним Импрунета, сама Мадонна, соблазнительная и святая — и вдруг ставшая далёкой, далёкой, как звёзды, ибо Айше овладела им. Она знала, что он грезит о Джиневре. Но сейчас, во тьме реальной и душевной, он желал Айше; она была бы Джиневрой, была бы Симонеттой, и он преклонил бы перед ней колени и молил бы о конце, о смерти. Он думал о её ладонях, окрашенных хной, о подведённых тушью глазах, о голубых кружках, изящно вытатуированных между её грудей с розовыми сосками, слышал, как она зовёт его голосом Никколо; он мог видеть, как наяву, её силуэт, парящий перед ним в темноте.
Но он не любил её.
Впереди был Дамаск, он светился тысячами огней, и их свет озарял окрестности, окутывая поля и сады облаком мягкого сияния. И Леонардо со своим войском двигался из тьмы к свету, который сам по себе был Граалем.
— Стихи не лгут, — сказал Бенедетто; он возник из темноты, словно призрак, тень; если бы не резкий запах конского пота, Леонардо счёл бы его привидением. — Перед нами рай, пускай и с грязными улицами и сточными канавами. «Дивный город и милосердный Господь... насладись им — быстро пролетят мгновения».
— Если этот город может превратить тебя в поэта, значит, он и в самом деле таков, как ты говоришь.
— Зороастро он превратил в изобретателя.
Леонардо бросился прочь от Бенедетто, желая только остаться одному, но его перехватил Миткаль и принялся болтать о Дамаске, о летающих машинах и о себе самом. Он сообщил Леонардо, что избран Богом для грядущей битвы.
Леонардо улыбнулся, вспомнив Кристофоро Колумбуса.
— Да, я знал ещё кое-кого, кто полагал, что избран Богом для особенной миссии.
— Ноя действительно избран! — упрямо сказал Миткаль.
Поняв, что от Миткаля так просто не отделаешься, Леонардо спросил:
— А откуда тебе известно, что Бог избрал тебя, маленький солдат?
Миткалю явно понравились эти слова.
— Мне сказал Хилал, мой благодетель.
— А-а...
— Он купил меня там, где кастрируют чёрных рабов.
— Но ты же не чёрный, маленький солдат, — сказал Леонардо.
— И тем не менее Хилал нашёл меня именно там. Понимаешь, правитель был христианином и не дозволял кастрировать чернокожих. Но есть такой гнусный город, зовётся он Вашало, и живут там дикари, которые не почитают истинного Бога. Они-то и делают эти незаконные операции, но обычно те, кого там кастрируют, умирают.
— Почему? — спросил Леонардо.
— Потому что местные медики невежественны, — вступил в разговор Хилал, подъезжая к Леонардо. — Всех детей, которых кастрируют в Вашало, приходится потом везти в другой город, где есть монахи, которые умеют вскрывать канал пениса и удалять гной. Однако все рабы, которых мы купили в Вашало, умерли либо по дороге, либо после второй операции; выжил только Миткаль. Я сказал ему, что это Аллах свидетельствует о его особом предназначении: то, что он белый, что его привезли в Вашало и что только он остался в живых.
Леонардо вежливо кивнул.
— И Миткаль очень скоро послужит Аллаху, — продолжал Хилал. — Предатель Зороастро обучил Миткаля, а Миткаль обучил других летать на твоих машинах, маэстро.
— Детей?
— Мы предпочитаем называть их юными солдатами, — сказал Хилал. — Зачем надевать крылья на человека весом в две сотни фунтов, если есть такой мальчик, как Миткаль, который сможет прихватить с собой лишние гранаты?
— Знаешь, — сказал Миткаль, — мы уже готовы. У нас много летающих машин.
— А сколько же вас? — осведомился Леонардо.
— Почти эскадрон, — гордо ответил Миткаль.
— Нет, — поправил Хилал, — вас всего лишь два десятка.
— И у вас есть двадцать летающих машин? — спросил Леонардо.
— Да, — сказал Миткаль, — и я — капитан.
Хилал улыбнулся ему, как можно улыбаться только ребёнку.
Воистину Миткаль был капитаном, капитаном ангелов, обречённых на верную смерть... если только они смогут подняться в воздух; и на миг Леонардо окунулся в свою память, столь же ясную и осязаемую, как мальчик, что скакал рядом с ним.
Леонардо вспоминал Тисту.
Ангела, который кричал и падал...
Оружейная мастерская Зороастро располагалась в доме о девяти куполах, близко к базарам, чтобы можно было без хлопот закупать всё нужное, и недалеко от Цитадели, под охраной её солдат. Базары сами по себе были городом с крытыми улицами, где толпились феллахи и бедуины. Здесь пахло мылом, духами и табаком, печёным хлебом, кофе, мочой и отбросами; всё можно было купить на этих крытых узких улицах: металлы, драгоценные камни, ткани, специи, военные припасы, мечи и доспехи, равных которым не было во всём мире, книги, каких никогда не видали на Западе, химикалии, амулеты, шлюх, рабов и волшебные предметы любого сорта. Покуда Хилал был занят размещением своих людей на постой в Цитадели и вокруг неё, чтобы они могли отдохнуть хоть несколько часов, Бенедетто повёл Леонардо в bottega Зороастро.
