— Черта с два это в моих интересах, — сказал Брегг. — Чтобы один из моих людей попал свидетелем на суд и под присягой признался, что был в квартире и взял пулю? Черта с два!

Вульф покачал головой.

— Нет, этого не будет. Скажите только мистеру Кремеру, откуда у вас эта пуля, и один из его людей выступит перед судом и под присягой заявит, что это он нашел ее в квартире убитого. И тогда…

— Мои люди не клятвопреступники, — перебил Кремер.

— Фу! Наша беседа не записывается. Поверите ли вы мистеру Бреггу, если он даст вам пулю и скажет, что она была найдена на полу квартиры Морриса Элтхауза около одиннадцати часов вечера в пятницу двадцатого ноября?

— Да.

— Тогда приберегите ваши пышные слова для другой аудитории, которая сможет их оценить. Здесь вы не найдете наивных простачков. Я не думаю…

— А не может ли случиться так, что сам мистер Кремер заявит суду о том, каким образом к нему попала эта пуля, — вмешался Брегг, — и тогда меня самого заставят выступать перед судом?

Вульф кивнул:

— Совершенно верно. Так может быть. Но не будет. Если Кремер это сделает, меня также потянут в суд и мистера Гудвина тоже и тогда значительно большая аудитория, чем сейчас, узнает о том, как был обнаружен убийца Морриса Элтхауза после тщетных двухмесячных попыток полиции и окружной прокуратуры. Нет, он этого не сделает.

— Будьте вы прокляты, — сказал Кремер. — Оба.

Вульф взглянул на часы:

— Время моего обеда уже подошло, джентльмены. Я сказал вам все, что хотел сказать, и выполнил свое обязательство. Желаете ли вы уладить это дело или упретесь как бараны? В таком случае, прошу продолжать ваши дебаты в другом месте.

Брегг взглянул на Кремера:

— Вы согласны с предложением Вульфа?

Взоры фэбээровца и полицейского встретились.

— Да, — сказал Кремер. — А вы?

— Я тоже. Револьвер у вас?

— Да. — Кремер повернулся к Вульфу. — Вы сказали, что, после того как мы закончим разговор с Бреггом, я смогу расспросить Гудвина. Я не стану этого делать. Может быть, впоследствии, если понадобится… — он снова обратился к Бреггу. — Дело за вами.

Брегг сунул руку в карман и достал маленький пузырек из пластмассы. Затем поднялся с места и шагнул вперед.

— Это пуля, — сказал он, — была найдена на полу в квартире Морриса Элтхауза около одиннадцати часов вечера в пятницу двадцатого ноября прошлого года. Теперь она ваша. Я никогда не видел ее.

Кремер встал, взял пузырек и отвернул пробку. Кусочек свинца скользнул ему на ладонь. Он внимательно осмотрел его.

— Вы чертовски правы, это моя пуля, — сказал он.

Через три дня, в понедельник около половины седьмого вечера, Вульф и я обсуждали в кабинете некоторые пункты расходов, которые следовало отнести за счет миссис Бранер. Я считал это второстепенным делом, но принципиальным. Вульф утверждал, что стоимость ленча у Рустермана было бы справедливо отнести за счет нашей клиентки, так как он был устроен в связи с ее делами, и, хотя Рустерман не берет денег с Вульфа, это вовсе не означает, что он кормит нас бесплатно: он делает это в качестве компенсации за услуги, которые Вульф оказывал ему в прошлом и продолжает оказывать в настоящее время. Я придерживался противоположной точки зрения.

— Даже если вы доведете счет до предела, прибавите, скажем, еще одну сотню тысяч, — говорил я, этого все равно будет недостаточно, чтобы мы протянули целый год, и где-нибудь в мае или в июне вам придется приняться за работу, поэтому следует, конечно, выколачивать из клиента каждый лишний цент. Но она была отличной клиенткой, следует это признать. Не забывайте также, что к ее расходам прибавился теперь и еще один — она, без сомнения, захочет обеспечить Сару Дакос первоклассным защитником. Будьте снисходительны!

— Мисс Дакос уже созналась.

— Тем более ей понадобится адвокат. Я принимаю это очень близко к сердцу, так как это я пригласил миссис Бранер на ленч к Рустерману…

Раздался звонок в дверь. Я направился в вестибюль. На крыльце стоял один тип, которого я прежде никогда не видел в лицо, хотя хорошо знал по многочисленным фотографиям в газетах. Я вернулся в контору и сказал Вульфу:

— Крупная шишка!

Он пожал плечами, затем сообразив, кто к нам явился, сделал то, чего никогда прежде не делал: поднялся с кресла и вышел вместе со мной в вестибюль. Мы стояли бок о бок, глядя в смотровое стекло. Посетитель приложил палец к кнопке, и звонок снова задребезжал.

— Может быть, провести его в переднюю комнату, чтобы он там обождал? — сказал я.

— Нет. Я не желаю встречаться с ним. Пусть себе звонит, пока не надоест. — Вульф повернулся и пошел обратно в кабинет.

Я последовал за ним.

— Может быть, он проделал долгий путь из Вашингтона только ради того, чтобы проведать вас. Большая честь.

— Фу! Я же сказал. Продолжим разговор.

Я сел к столу.

Дверной звонок продолжал звонить.

Адвокат Джон Тратвелл продержал меня в приемной, чтобы я успел по достоинству оценить обстановку. Я сидел в кресле, обтянутом мягкой зеленой кожей. На стенах, подобно рекламе красовались пейзажи с видами округи — горы, море.

Юная розововолосая секретарша оторвалась от коммутатора. Подведенные толстыми черными линями глаза придавали ей сходство с узником, выглядывающим из-за решетки.

— Очень сожалею, но мистер Тратвелл задерживается. Это он из-за дочери, — невнятно пояснила девица. — Зря он так: пусть бы сама выпутывалась — все на ошибках учатся, а то как же? Я вот училась.

— Да ну?

— Я ведь манекенщица. А сюда устроилась на время после, того, как мой второй муж дал деру. Скажите, вы на самом деле сыщик?

— На самом, — сказал я.

— А мой муж фотограф. Дорого б я дала, чтобы узнать с кем — то есть я хочу сказать, где он сейчас.

— Забудьте о нем. Дело того не стоит.

— Наверно, вы правы. Фотограф он никудышный. Очень понимающие люди говорили мне, что я на его фотографиях выходила куда хуже, чем в жизни.

Ну как не пожалеть ее, подумал я.

В дверном проеме появился высокий мужчина. На вид ему было далеко за пятьдесят. Широкоплечий и элегантный, он был красив и явно это сознавал. Седая шевелюра его была тщательно уложена, столь же тщательно продуманным было и выражение лица.

— Мистер Арчер? Я Джон Тратвелл. — Он без особого энтузиазма пожал мне руку и повел по коридору в свой кабинет. — Очень благодарен, что вы так быстро приехали из Лос-Анджелеса. Извините, что заставил ждать. Тут считают, что я почти устранился от дел, но никогда в жизни я не был так занят, как теперь.

Несмотря на сбивчивую речь, Тратвелл производил впечатление человека собранного. Поток слов, казалось, извергался сам по себе, в то время как его жесткие невеселые глаза внимательно разглядывали собеседника. Он провел меня в кабинет и усадил в коричневое кожаное кресло напротив письменного стола. Хотя сквозь тяжелые занавеси пробивалось солнце, в комнате горели лампы дневного света. В их мертвенном голубоватом свечении Тратвелл и сам казался не живым человеком, а озвученной восковой фигурой. На полке справа от него стояла фотография ясноглазой белокурой девушки, очевидно его дочери.

— В разговоре со мной по телефону вы упоминали о мистере и миссис Лоренс Чалмерс.

— Упоминал.

— Что у них стряслось?

— Я перейду к этому через пару минут, — сказал Тратвелл. — Но сначала я хочу вам объяснить, что Ларри и Айрин Чалмерс мои друзья. Наши дома на Пасифик-стрит стоят напротив. Я рос с Ларри, наши родители тоже знали друг друга с давних пор. Как юрист я бесконечно обязан отцу Ларри — он был судьей. Моя покойная жена очень дружила с матерью Ларри.

В тоне Тратвелла я уловил какую-то непонятную гордость. Левой рукой он пригладил волосы на виске так бережно, словно прикасался к сокровищу, полученному в наследство. Взгляд и голос у него были вялыми: видно, он жил только прошлым.