ТЕРЕХИН. Здорово, ребята! О чем речь?
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Да вот между Андреем и Безбородовым спор.
ТЕРЕХИН. О чем спор?
БЕЗБОРОДОВ. Да вот, понимаешь, привязался он ко мне, будто я на прошлой неделе ему сказал, что коммунизм — это советская власть плюс электрификация{176}. Я вспоминаю, действительно, что-то подобное я говорил.
ТЕРЕХИН. Ты это сказал.
БЕЗБОРОДОВ. Да, сказал, ну…
АНДРЕЙ. Ну а теперь он отрекается. Говорит, что не подумав сказал.
Общий смех.
БЕЗБОРОДОВ. Ну вот, хохочут. Скажешь какую-нибудь глупость, пошутишь с ними, а они придираются.
Смех.
АНДРЕЙ. Так ты, значит, не подумав сказал?
БЕЗБОРОДОВ. Ну конечно.
АНДРЕЙ. Вот оно что! А я-то думал, что Ленин эту твою фразу использовал.
БЕЗБОРОДОВ. Какую фразу?
АНДРЕЙ. Да эту же. Вот, читай.
Показывает ему заранее приготовленный том Ленина.
Видишь: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация».
Общий смех.
БЕЗБОРОДОВ. Ну вас ко всем чертям! Мерзавцы!
ПЕТР. Зачем разыгрывать его? Глупо!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Пусть занимается! Ни черта не делает. Дрыхнет целыми днями.
ПЕТР. А нужно ли заниматься?
БЕСЕДА. Ну вот, сейчас заведет шарманку, что все равно, сколько ни познавай, познать все достоверно нельзя, значит, знания — нуль.
ПЕТР. Доказывать тебе я ничего не буду. Ты мужик. Ты тут выучишься, как в твою телегу гвоздь вколачивать, и поедешь довольный. Чего тебе еще надо?
БЕСЕДА. Ничего и не надо. Лишнего ничего не надо. А что я мужик, так это правильно. И для мужика учусь. А мужику твоих философий не надо. (Насмешливо.) А к чему на земле жизнь? А что к чему привешено: человек к носу или нос к человеку?
ПЕТР. Дурак!
БЕСЕДА. Где нам до вас.
ТЕРЕХИН. Бросьте, ребята! Трудности, конечно, есть — бороться надо. Вы лучше послушайте. Кругликов Феньку обходил. [Спариваются.]
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Знаем, знаем! Говорил уже. Квартирку подыскивает.
ТЕРЕХИН. Не дурак парень. Фенька — девочка смак. Только одно — интеллигенточка.
ЛЮТИКОВ. А у тебя-то?
ТЕРЕХИН. У меня…
В дверь входит ЛЁНОВ. Андрей кричит во всю глотку.
АНДРЕЙ. Ребята! Лёнов пришел! Пушкин наш, Александр Сергеевич! Товарищ Лермонтов, Михаил Юрьевич! Присядьте, пожалуйста. Мы вам сейчас пьедестальчик приготовим.
С притворной торжественностью ставит его на стол.
ЛЁНОВ. Все шуткуешь, Андрюшка? Здорово, ребята!
С ним здороваются.
ТЕРЕХИН. Что это у тебя на ряшке синее?
ЛЁНОВ. Били вчера.
ЛЮТИКОВ. Опять?
ЛЁНОВ. Ну да. Выпили здорово. Федька Кукин начал английских консерваторов ловить. Ловит — и в бутылку. Поймал тринадцать. Ну, говорит, господи, благослови. К заведующему. «Вы заведующий пивной?» — «Я». — «А почему у вас английские консерваторы в бутылках?» — «Нет, — говорит, — молодой человек, это вы спьяну». — «Ах, спьяну? Ну, погоди!» Бац ему бутылкой. Ну, конечно, начали им землю утрамбовывать. Я вступился. И мне перепало.
АНДРЕЙ. Ну!
ЛЁНОВ. Что — ну?
АНДРЕЙ. Консерваторы-то вылетели?
ЛЁНОВ. Вылетели… Мы из пивной вылетели.
Смех.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. А я думал, это тебе в вашей литературной драке подбили.
ЛЁНОВ. Ну, эти драки меня не касаются. Это «пролетарские». Я в придворные поэты не лезу. Я пишу…
ФЕДОР. И пьешь.
ЛЁНОВ. И пью. А ты думаешь, поэт может не пить? Есенин какой поэт был{177} — пил. Старые поэты — пили. В этом вдохновение, брат. Без этого ничего не напишешь. Какой настоящий поэт не пьет, особенно теперь?
БЕСЕДА. А что ж теперь особенного?
ЛЁНОВ. Теперь? А время теперь такое настало. Слякоть, серая хмарь. [Подлое время], мелкое время. Бездарь. Тощища. Нэп, одним словом! Сердце будто пыльная тряпка. Эх, ребята! Заедает нас эта нэповская эпоха. Вошью лезет. Жирной, толстой. Выбиваешься, карабкаешься на свет, а она наваливается — липкая, скользкая, в рот пихает лапы. Тошнит… Тоска у меня, ребята… Ну, и пьешь.
ПЕТР. Верно, Лёнов!
ФЕДОР. Пьяный бред. Пьешь много и бездельничаешь.
ТЕРЕХИН. А ты не лезь с моралью, Христос! Морали читать легко.
ФЕДОР. Ну, как кому.
ТЕРЕХИН (повернувшись к нему, в упор). Что это хочешь сказать? А, да ну тебя… Лёныч, прочти что-нибудь нашенское.
ЛЁНОВ. Не хочется, ребята.
Голоса. — Читай!
— Прочти! Прочти!
- Не кобенься!
Ну ладно — последнее.
Читает нараспев.
Говорят, покой для сердца нужен
И вокруг меня — работа и покой.
Отчего же, отчего ж так дружен
Мой покой с мучительной тоской?
Помнишь, трепетные пели пули.
Ты готов ударить и убить.
Ах, могу ли я, могу ли
Эти радостные дни забыть?
Мы на бой ходили очень рано,
Боевой горнист трубил поход.
Солнце красное и рваное, как рана,
Заливало кровью небосвод.
Шел на бой в безудержном разгуле,
Шашки сталь блестела у лица.
И шальные пробивали пули
Оголтелые сердца.
В эти дни не знали мы печали.
С сердцем не знакомилась тоска.
Ах, куда же вы, куда же вы умчали,
Переходы, наступления, войска?
Если б только снова загремели
Боевые трубы трубачей,
Радостные песни бы запели
Мы, изъеденные ржавчиной ночей.
Не пою я больше — завываю —
Говорят об этом. Ну и пусть!
Я вином и водкой заливаю
Накипающую в сердце грусть.
ТЕРЕХИН. Д-да… Здорово нацарапано. Бередит сердце.
