Окна запереть некому. Лезь-тащи. Весь пол залило…
Уходит, приносит тряпку, вытирает.
Все врозь пошло. Врозь.
Села, задумалась.
Три войны прожила, сына берегла, для кого берегла? Повою, пока одна.
Всхлипнула протяжно.
На горе себе правду узнала, на горе…
Входит торопливо ВЕРА, сбрасывая на ходу плащ.
ВЕРА. Ух, заливает… Наши не приходили еще?
МАТЬ. Опять собрание. Весь завод там… До утра, гляди, просидят, точно дел других нет. На поезд не опоздай.
ВЕРА (смотрит на ручные часы). Времени много…
Уходит, возвращается с чемоданом, ракеткой, вещами, укладывается.
До одиннадцати часов в больнице торчала. Не пустили меня к Рядовому. Плохо ему, мама, очень плохо… Пулю из легкого вынули десять дней, а он до сих пор кровью захлебывается… Они меня утешали, а я видела: кислородные подушки несут, лед, у докторов лица хмурые — сиделка одна шепнула мне, что сегодняшняя ночь решающая… Не хочу я ехать на состязания… не могу… Вдруг он тут, без меня…
МАТЬ. А и останешься — не спасешь.
ВЕРА. Ты что невеселая, мама? Может, из больницы звонили?
МАТЬ. Не знаю. Не слыхала.
ВЕРА. Об Александре Михайловиче грустишь?
МАТЬ. Он мне чужой — а я о своем горюю.
ВЕРА. Чудная ты, мама. Он и мне не свой — он Нину любит, и пусть… Пусть любит, лишь бы выжил. Он мне записочку переслал: «Не сердись, Вера, на старого дурака»… а разве я сержусь? Я ревности свои выкинула за порог, все равно ничего бы из нашей любви не получилось… Я больше потому куксилась, что девчата дразнили, да и вы тоже — лови, лови, мол, его за хвост, Нинка отбивает… Мне бы с ним скучно было… Вот Нина — другое дело…
МАТЬ. Не показывается Нина к нам. У Сероштанова квартирует. Гордая.
ВЕРА. Хорошая она, мама… Ты бы на ее лицо посмотрела, как она в десять дней переменилась. Никогда я не думала, что можно так страдать за любимого человека.
МАТЬ. Каждый по-своему за любимого страдает. Я в лице не меняюсь — у меня все тело болит, будто кто кирпичами забросал.
ВЕРА. Да о ком ты?
МАТЬ. О сыне… О Викторе…
ВЕРА. Случилось с ним что-нибудь?
МАТЬ. С ним, может, и ничего не случилось, да со мной горе произошло.
Вбегает НИНА.
2
НИНА (Вере). Ты еще здесь… Что с ним? Как кровотечение? Что доктора говорят? Нет опасности?
ВЕРА. Все благополучно… Кровь, конечно, идет немножко… А ты почему не приехала?
НИНА. Не могла. Собрание только что кончилось… Меня в партии восстановили — дали выговор за речь по поводу дневника и восстановили… Я чуть не разревелась там… А потом сюда по дождю летела, боялась — уедешь… Видела ты его? Как он выглядит? Ему лучше? Лучше ведь?
ВЕРА. В палату меня не пустили. Поздно. Не волнуйся, Нина. Доктора говорят — он поправится.
НИНА. Я без них знаю, что поправится, но когда? Что они думают?
ВЕРА. Завтра сама навестишь…
НИНА. До завтра еще ночь да утро…
ВЕРА. Они позвонят сюда, сообщат, как и что…
НИНА. Я сама позвоню… (Набирает номер.) Елизавета Семеновна, здравствуйте. Простите невнимание мое, очень волнуюсь сейчас… Первая больница? Говорит Ковалева. Да, она самая… надоедливая… Скажите, как он себя чувствует? Да? (Слушает.) Я позднее позвоню — вы не гневайтесь… (Положила трубку.) «Без перемен». Это как, Вера, «без перемен»?..
ВЕРА. Неплохо… Не поеду я на состязания.
НИНА. Что ты, Верушка, операция прошла, все благополучно — поезжай…
ВЕРА. Ливень, гроза… в такую погоду ехать.
НИНА. Я бы сейчас к нему пешком пошла… Гроза! А после грозы — тишина и воздух совсем другой… Ты, Вера, всех непременно обыграй. И вернись чемпионкой.
ВЕРА. Тут от него письмо.
Ищет в пальто.
НИНА. Письмо? Ну, какая ты! Где оно, где?
ВЕРА дает.
Ему лучше — он писать может… (Надрывает конверт, останавливается.) Нет! Нельзя все так сразу, надо приготовиться… не торопясь, не проглатывать… по буковке… Письмо! (Встретив взгляд матери.) Вы не бойтесь, Елизавета Семеновна, я ночевать не останусь, дождусь Сероштанова и уйду…
МАТЬ. Верушкина комната свободная… живи… нашито скоро явятся?
НИНА. Ваши? Кто? Ах, да-да… Бессердечная. Обо всех забыла, кроме себя… (Слегка растеряна.) Да, они придут… Петр Никитыч и Виктор тоже… Собрание было длинное, комиссия докладывала выводы…
ВЕРА. Ну — дадут Вите денег для цеха?
НИНА. Нет… строительство остановили на год…
ВЕРА. Опечалился он, небось?
НИНА. Да… он печальный. Очень печальный.
МАТЬ. А что мать через него печальная — ему невдомек.
Входит ГОРЧАКОВА. Вся фигура ее, и лицо, и походка — полная противоположность третьему акту. Она идет, не видя и не глядя перед собой.
3
ГОРЧАКОВА. Я не могу оставаться одна в такую ночь… Не расспрашивайте меня ни о чем. Дайте мне отдохнуть и прийти в себя.
Садится в угол.
Не обращайте на меня внимания.
МАТЬ. Отдыхай, Марья Алексеевна, молчи…
НИНА (Вере, тихо). Ее, вероятно, из партии исключат… И так просто… Думала, что с горой борюсь, с гидрой, а гидра оказалась лягушкой…
ВЕРА. Исключат? А Витю? Что с Витей? Тоже… из партии?
НИНА. Пойдем, расскажу.
ВЕРА и НИНА уходят.
МАТЬ (Горчаковой). Чем это тебя пришибло?
Та не отвечает. МАТЬ сидит молча, изредка грузно вздыхая.
И меня вот пришибло… Все протоколы читала — не допущу. Мы теперь хозяева. На своем поставлю, он мой нрав знает, вот, прости господи, незадача…
Входят ВИКТОР и ОТЕЦ.
ВИКТОР старается сохранить наружную бодрость, двигается излишне развязно, машет руками, но молчит и отдувается, как после тяжелой работы. ОТЕЦ серьезнее обычного.
4
МАТЬ увидела ВИКТОРА, сорвалась со стула, подошла, тяжело раскачиваясь, как готовясь броситься в воду.
МАТЬ. Отдай мне мой вагон алебастру, Витя. Ты его своровал, ты его и верни… До всего я дошла, до самой последней точки распутала — это ты и есть, кого я всеми злыми словами именовала… Сын мой единственный… завтра мне докладывать надо — фамилию главного бюрократа называть — отдай мне мой вагон, Витя… Слезами изойду, сердце иссушу со стыда, а назову, коли не отдашь, при всем пленуме назову… У самой у меня руки слабые, материнские, а другие руки куда как крепко бьют… Отдай, сынок, не вводи меня в искушение!
