МУЖИЧКОВ (являясь). А, здравствуй, здравствуй… Я ненадолго. Зашел перед поездом. На полтора дня в командировку.
СУСАННА БОРИСОВНА. Как, перед поездом?
МУЖИЧКОВ. А план, понимаешь! Прошел. Теперь скоро. Вот, брат, закрутим…
СУСАННА БОРИСОВНА (зевнув, без всякого выражения). Ах, ах, я так рада… Но, по-моему, ты непременно должен быть здесь. Совершенно невозможно, чтобы ты уехал.
МУЖИЧКОВ. А я, наоборот, даже заходить не хотел. У тебя здесь, оказывается, вся наша квартира. Я хотел уж назад, да заметили…
СУСАННА БОРИСОВНА. Что ж особенного, если квартира?
МУЖИЧКОВ. Неудобно, понимаешь. Станут говорить. Может узнать Прасковья Петровна, будет мучиться. А я не хочу, чтобы она страдала.
СУСАННА БОРИСОВНА. А если я тоже страдаю? И так страдаю, так страдаю… (Вытирает глаза.) Значит, ты допускаешь, чтобы я страдала, лишь бы она была покойна? Тебе она, очевидно, дороже, да?
МУЖИЧКОВ. Ну что ты, как можно? Я даже не понимаю теперь, как я это столько лет с ней жил. Честное слово. И чувствовал себя уже с одышкой… а случилось вот и, оказывается… просто от тебя во мне как зажглось все. Любопытно, любопытно. Куда девалась всякая усталость? Понимаешь, как наново жизнь увидел, честное слово! И жить хочется, вот как!.. Так бы вот, кажется, всю жизнь сгреб под себя и вроде поглотил бы ее всю… хотя, может быть, это нехорошо. Только тогда пусть осудит меня тот, кому за сорок во… И в его жизни не осень, и в последний раз у него не вспыхнуло любить — понимаешь, в последний раз и навсегда! Эх!.. Вот именно… Вот как, брат, кипит во мне… Тут не только один газовый, а кажется, всю бы жизнь перестроил. Любопытно, брат, любопытно. Просто ты лучше всякого эликсира. Хоть входи с проектом о выгодном для государства изобретении: всем уставшим — влюбиться… (Смеется.)
СУСАННА БОРИСОВНА. Я тоже, тоже… Ты такой необыкновенный, исключительный, и я так… так… (смеется с хохотком), но… все должно кончиться… Я вынуждена перебраться куда-нибудь в глушь.
МУЖИЧКОВ. Как, перебраться? Почему вынуждена?
СУСАННА БОРИСОВНА (невинно). Денежными обстоятельствами.
МУЖИЧКОВ. Что ж ты молчала? Может быть, я могу помочь?
СУСАННА БОРИСОВНА. Что? Никогда. За кого ты меня принимаешь? Я порядочная женщина. Или как это?.. (С жестом.) Свободная женщина, и не могу допустить, чтоб ты со мной сошелся и у тебя были бы от этого денежные последствия.
МУЖИЧКОВ. Тогда я настаиваю.
СУСАННА БОРИСОВНА. Нет, нет, ни за что.
МУЖИЧКОВ. Гм… вот чудачка… а если мне гораздо дороже тебя потерять? Ты вот говоришь, что все для дела. А для дела как раз и выгоднее, чтобы ты тут осталась.
СУСАННА БОРИСОВНА. A-а… раз для дела выгоднее и ты настаиваешь… Ты же знаешь, раз для дела и ты хочешь, я все могу, решительно все.
МУЖИЧКОВ. Ага, ну вот и ладно. Только мы займемся этим потом. Мне на поезд… (С часами.) Опоздаю…
СУСАННА БОРИСОВНА. Успеешь… хоть несколько еще минут… Я так давно тебя не видела! Ах, ах… А знаешь, почему бы всем обозным кобылам, даже клячам, не родить рысачков?
МУЖИЧКОВ (садясь). А и в самом деле.
СУСАННА БОРИСОВНА (обрадованно). Да, да… (Украдкой следит за своими часами.) А между прочим, скажи, пожалуйста, почему у тебя до сих пор рубашки из серенького? Гораздо приятнее и не дороже белые. И костюм тоже — дешевый носить могут только богачи. Это так понятно.
МУЖИЧКОВ. Э, было бы чисто, и ладно. Это делом не требуется. Конечно, все это первая необходимость культурного обихода и прочее, и так далее. Только лиха беда начало. Или, как говорится, коготок увяз, всей птичке пропасть. Вместе с ростом культурных запросов потребуется и жалованья больше.
СУСАННА БОРИСОВНА. А разве это плохо? Получают же другие партмаксимум{272}, почему же тебе этого нельзя?
МУЖИЧКОВ. Ну, это полезь только. Мне кажется, потребуется и карьеризм, и выслуживание, и чиновничество, и шкурничество. А впрочем, я пошел, пошел…
СУСАННА БОРИСОВНА. А насчет полей орошения знаешь что?
МУЖИЧКОВ. Да, да?
СУСАННА БОРИСОВНА. Почему бы не устроить смешанного предприятия? И с полями орошения, и с утилизационным заводом.
МУЖИЧКОВ. Это любопытно, любопытно. Надо подумать.
СУСАННА БОРИСОВНА (смотрит на часы и прячет их назад, чтобы не видел Мужичков). Все же странно. Казимир Ноны получает тоже партмаксимум, и почему-то ничего. Наоборот. Нона говорит, что Казимир делает все так, как делают другие. А если это делают все — значит, так следует. Зачем же тебе быть исключением? Идти против большинства. И поэтому… как это?.. Уклон{273}. А мне это далеко не безразлично. (Важно.) Поскольку интеллигенция идет теперь в вэ-ка-пэ{274}, а в том числе, значит, и я…
МУЖИЧКОВ. Ну, я пошел. Или опоздаю. Придется всю ночь канителиться и утром ехать.
СУСАННА БОРИСОВНА. А что ж, действительно, тебе гораздо лучше ехать утром. А это время побыть со мной. А? Мне так хочется, чтобы ты побыл со мной… пожалуйста, останься… милый…
МУЖИЧКОВ (хмурясь). Я не люблю, чтобы дело страдало. Дело — прежде всего.
СУСАННА БОРИСОВНА. Хорошо, хорошо… (Следит за часами.) Зайдем лишь сюда, идем… (Смеется с хохотком.) Идем… милый, милый…
Скрываются направо.
ПРУТКИС (следом за Варей). Слушай, я не понимаю, почему ты здесь?
ВАРЬКА. А ты?
ПРУТКИС. Я? Ну, я!.. Я, потому что ты.
ВАРЬКА. А я потому… узнала, что Мишка тут, и я вот…
ПРУТКИС. Эх, опять Мишка!.. Я же тебе говорил, плюнь ты на него. Ты ему надоела. Он теперь здесь пропадает.
ВАРЬКА. А ты почем знаешь?
ПРУТКИС. Как почем? А может быть, я даже видел… (Смеется.)
ВАРЬКА. Что видел? Что?
ПРУТКИС. А хотя бы… как они целовались.
ВАРЬКА (опускаясь). Не может быть!
ПРУТКИС. Тебе проучить его надо. Обязательно ты должна на него в Контрольную комиссию. Там вставят ему удила…
ВАРЬКА (ничего не замечая). Как же так? Неужели у него никакой жалости?
ПРУТКИС. Эх, Варечка, так же и я могу тебе сказать. Неужели у тебя тоже ко мне никакой жалости? Я все надеюсь, Варечка. Или к чему тогда жить?
ВАРЬКА. Как, к чему? Не в любви же только жизнь?
ПРУТКИС. А если в ней только? Все родится, чтобы процвести, дать плод и умереть. Но где же мой цвет и плод? Разве я виноват, что я урод, а Мишка красивый? Чувства-то ведь у нас одинаковые, одинаковые! Почему же ему все, а мне ничего? Какое же это равенство, если я люблю тебя, а ты другого, а другой третью? Сплошное мучение… Эх… видишь, незачем жить. И так больно. Я повешусь, честное слово, повешусь. Конечно, глупо даже рассчитывать на твои чувства.
ВАРЬКА. А знаешь, что я тебе скажу? Не разводи, брат, демагогии.
МУХОДОЕВ (являясь с бокалом). А, Варечка… (К Пруткису.) Извиняюсь, мне кое-что сказать Варечке.
ПРУТКИС, хмурясь, отходит, потом ехидно выходит.
Может быть, передумали, Варечка, в последний раз? И у частника Муходоева будет это последним аккордом. Или вы, может быть, думаете, что частник Муходоев не человек даже? Но тогда пусть кто другой развернет грудь и покажет, что он больше страдает. О… вам смешно, что у Муходоева тут не грудь, а рана сплошная и море слез, оттого что жить нечем, поверьте совести. К чему теперь капитал? Когда у жизни, извините за выражение, интерес выхолощен… Одним словом, не жизнь, а черт-те что. Пересадка желез социализма. Кроме партийности — ничего. Вот мне и хочется хоть кусочек самоутешения. И вам польза. Обоюдный марксизм. Купили бы мы себе квартирку. Только вместо ковров всяких и цветов мне чтоб была ваша головка в красном платочке, и все было бы как в ячейке. И я бы к вам приходил, как секретарь, без всяких шуров-муров, поверьте слову. А вы бы пришли это с собрания, и я бы вам: «А знаешь, Чемберлен{275} так-то и так-то, а мы должны так-то и эдак-то». Хорошо! Выходило бы, что я вроде как через вас тоже бы управлял в партии… (Смеется.)
