— Ну и что здесь интересного? — не утерпел Иван.

— А то, — сухо пояснил Евсей, — что Сыроегин со второй половины шестнадцатого года находится в Минске. — Евсей опять пощипал усы. — Если добавить, что в начале прошлого года несколько месяцев деньги Сыроегину на руки не выдавались, а перечислялись на его счет в банке, то можно предположить, что в это время он выполнял какое-то задание в тюрьме. Это, в свою очередь, наводит на кое-какие мысли...

Евсей замолчал. Молчали и остальные. Каждый обдумывал услышанное. Наконец Алимов спросил у Евсея:

— А нельзя узнать настоящую фамилию Сыроегина или хотя бы номер счета в банке?

— Это почти невозможно, такие секреты охранка хранить умеет. Я, конечно, попытаюсь.

— Вот и хорошо! — обрадовался Алимов. — Нам хотя бы узнать банк, куда переводилось жалованье. В общем, предлагаю следующий план: Иван и Евсей продолжают выяснять все о Морозике в Москве, а я еду в Петроград. — Он взглянул на Катурина. — Ты мне поможешь разыскать там наших товарищей?

— Разумеется. Дадим тебе пароль, адрес, оденем соответственно. А поедешь с моей сестрой. — Катурин увидел, как густо покраснел Алимов, и, словно боясь, что тот неправильно его поймет, пояснил: — Не удивляйся, Надя уже не раз выполняла поручения подпольного комитета в Петрограде и людей наших хорошо знает.

— Правильно, — поддержал Катурина Иван. — И нам будет за тебя спокойнее.

На том и порешили. Катурин предложил всем пообедать у него.

Без вызова в Минск из Ставки приехал подпоручик Жихарев. Михайлов, Мясников, Любимов и Ландер встретились с ним на конспиративной квартире.

Жихарев сидел верхом на стуле и, протягивая руки к открытой голландке, рассказывал:

— Трон шатается. Об этом не стесняясь говорят между собой многие офицеры и даже иностранные военные атташе. Третьего дня дворцовый комендант генерал-майор Воейков приказал мне помочь отнести в кабинет царя — тот аккурат был на прогулке — кипу документов и писем. В царском кабинете я был впервые. Шикарно там, ничего не скажешь. Папки, которые я нес, Воейков приказал положить на стол его Величества. На столе я увидел исписанный женским почерком лист бумаги. Это оказалось письмо от императрицы. Я сделал вид, будто тщательно раскладываю на столе папки, и прочел примерно половину. Императрица жаловалась супругу на беспорядки в стране и бурные манифестации в Петрограде. Писала, что на улицах возводятся баррикады, требовала, чтобы царь проявил твердость и показал бунтовщикам свой кулак.

— Ну и что император? — спросил Михайлов. — Я чувствую, вы сказали не все.

— Вчера он направил командующему Петроградским военным округом генералу Хабарову телеграмму и требовал прекратить манифестации любыми средствами. Насколько мне известно, Хабаров очень жесток и ни перед чем не остановится, прикажет стрелять, а это значит, что будут человеческие жертвы.

Михайлов повернулся к Мясникову:

— Александр Федорович, об этом надо срочно сообщить в Петроград.

— Хорошо, я подготовлю письмо.

Жихарев между тем продолжал:

— И еще одна новость. Скажите спасибо полковнику Каштанову из контрразведки. Он, не зная, что я нахожусь в соседней комнате, показал генерал-адъютанту Иванову одну из ваших листовок, которые мы распространили в полках, и сказал: «Скоро мы прихлопнем эту богодельню!» Тут я навострил ухо. Оказывается, подпольную типографию, в которой вы сейчас печатаете эти листовки, охранка создала через своего агента в Минске специально для того, чтобы выяснить руководителей подполья и других партийных активистов, а затем всех арестовать. Полковник Каштанов был доволен: «Большевики начали печатать листовки в этой типографии месяц назад. Приходить стали в эту типографию и сами руководители — значит, проглотили приманку. Мы знаем, что большевистский центр всего белорусского края и Западного фронта находится в Минске. В числе руководителей — Мясников, Любимов, Ландер. Особую опасность представляет появившийся в Минске в начале прошлого года большевик «Трифоныч». — Жихарев улыбнулся Михайлову: — Это он о вас, Михаил Александрович.

— И что же дальше?

— Я понял Каштанова так: они хотят в ближайшее время через своего агента, имеющего самое близкое отношение к типографии, вызвать туда вас всех по одиночке и там схватить.

— А как они нас вызовут? — поинтересовался Мясников.

— О, точно такой вопрос задал и генерал-адъютант. Каштанов пояснил, что кроме наборщиков и печатников в типографии всегда находится человек, который в случае нужды может по глубоко законспирированной цепочке вызвать в типографию любого руководителя. Ну, для срочного редактирования материала, уточнения текста и так далее. Так вот, агент охранки и должен будет вызывать через этого человека всех известных ему партийных руководителей и активистов.

— Кто агент?

— Господин полковник не догадался об этом сказать, а я, знаете, постеснялся спросить.

Михайлов поблагодарил Жихарева, который очень торопился, и вышел его проводить. Вернувшись, стал у окна, поскреб пальцем по наледи на стекле.

— Так что, значит, Чарон?

— Похоже, — задумчиво согласился Мясников. — Что делать будем?

— Давайте подумаем. Скорее всего, речь идет о Чароне. Если это так, то дело упрощается, но если у нас есть еще один шпик...

— Я думаю, что надо остановиться на Чароне, — сказал Ландер. — Вспомните, ведь это он нашел помещение, достал станок и даже шрифт.

— А каким был активным, — вставил Любимов. — Все доказывал, что лучше места для типографии и придумать нельзя.

— Не горячитесь, друзья, — прервал Любимова Михайлов, — давайте спокойно разберемся. Я считаю, что дела у нас не так уж плохи. Во-первых, даже если эту типографию, пусть и приманку для нас, создала охранка, то все равно она нам дала возможность печатать нужные нам документы и листовки. Во-вторых, мы теперь можем опередить жандармов, а это дает нам прекрасный шанс типографию врагу не отдать. Так что я предлагаю...

Они еще долго обсуждали план действий, рассчитывали варианты. Вдруг Михайлов взглянул на часы, хлопнул себя по лбу, схватил с вешалки пальто и шапку и, никому ничего не сказав, выскочил из дому.

Он чуть не забыл встретить Соню. До прихода поезда оставалось около получаса, и Михайлову пришлось остановить проезжавшего мимо извозчика.

— На станцию, браток, быстро!

Извозчик махнул кнутом:

— Не забудь, господин хороший: чтоб скоро катить, надо щедро платить.

Михайлов выбежал на перрон в тот момент, когда поезд уже сбавлял ход. На какое-то мгновение ему стало страшно: вдруг он не узнает Соню. Жадно вглядывался в проплывавшие мимо вагоны, пытаясь угадать, из какого выйдет она.

Вагоны наконец замерли. Михайлов лихорадочно вертел головой. Он, конечно, понимал, что разминуться они не могут, но не хотел, чтобы Соня ждала его и волновалась. Нетерпеливо зашагал вдоль вагонов к голове состава и почти сразу же увидел ее. Соня, в приталенном пальто и песцовой шапке, которая была ей очень к лицу, смотрела на него и широко улыбалась.

Обнялись, расцеловались.

— С приездом, родная!

— Здравствуй, Арсений! Я так боялась, что не встретишь. Эти твои вечные разъезды...

— Ну что ты!

Он подхватил стоявшие у ее ног большой чемодан и саквояж и поспешил к стоянке извозчиков. Помог Соне поудобнее усесться в широких санях-розвальнях, сам устроился рядом.

— Поехали! На Троицкую гору.

Извозчик громко щелкнул кнутом:

— А ну, крылатые! Застоялись, замерзли, теперь согреетесь!

А мороз действительно был трескучий. Он разрисовал своими мудреными узорами и деревья, и дома, и даже лошадей, которые лихо понеслись по Михайловской улице.

Михайлов вез Соню на новую квартиру. На последнем заседании комитета было решено, что, коль обнаружена слежка, нельзя оставаться в доме. Подобрали квартиру, хозяйка которой, пожилая дворянка, сочувствовала революционерам.

— Как доехала?