— Коля, у тебя и у Солдунова все готово к поездке?

— Да, Михаил Александрович. Литературу и листовки представителям партийных организаций 10-й и 3-й армий сегодня утром вручили. Любимов с ними договорился, что распространять их будут в полках, батальонах и ротах только после нашего отъезда.

— Хорошо. Тогда отправляйся к дому Чарона, посмотри, как там и что, а я дождусь Петра, и мы вместе придем к тебе.

Проводив Николая, Михайлов прошел в боковую комнатку, где имелся небольшой гардероб. Ему нужно изменить свой облик. Нашел подходящий полушубок, валенки, старую, но еще сносную ушанку. По одежде он должен был оставаться «господином» и в то же время выглядеть неброско. Переодевшись, возвратился в гостиную и в задумчивости остановился у покрытого морозными узорами окна. Подумалось о Соне. Он впервые полюбил и снова и снова задавал себе вопрос: имеет ли он, профессиональный революционер, право на любовь. Каждому ясно, на что обрекается жена такого человека. Грустно улыбнувшись, подумал: «Милая Соня, ты даже не знаешь моего настоящего имени! Для тебя я по-прежнему Арсений. Могу ли я, человек, не имеющий права назвать свое настоящее имя, рассчитывать на твою любовь?»

И опять, в который уже раз после приезда в Минск, в памяти всплыла далекая Чита, где судьба свела его с Соней. Да, его отъезд из Читы был для Сони неожиданным, а прощание — скоротечным. Он долго не мог прийти в себя, смириться с мыслью, что нет рядом этой чудесной девушки, что он не слышит ее смеха, голоса, не ощущает прикосновения ее нежных, ласковых рук...

«Стоп, Михаил, — неожиданно прервал он себя, — ты начинаешь раскисать. Думай только о предстоящем. Тебе партия поручила ответственное дело, и ты обязан справиться с ним. Да, в стране явно назревает революционная ситуация, и нам нельзя не воспользоваться этим. Надо всемерно усиливать работу среди солдат. Кроме того, в Белоруссии находятся тысячи рабочих Петрограда, Москвы, Харькова, Урала, присланные работать для нужд фронта. Их положение тяжелое: продовольствия нет, жилье никуда не годное, люди оторваны от семей, озлоблены на хозяев и начальников. Среди них есть и члены партии, в силу обстоятельств прервавшие связи со своими организациями. А мы плохо работаем среди них. Из рук вон плохо. Так и скажу Ландеру, Мясникову и Любимову».

Он подошел к столу и начал что-то писать на чистом листе...

Спустя два часа в дверь квартиры, где жил Чарон, кто-то негромко постучал.

Чарон почему-то сразу решил, что пришел кто-то из охранного отделения, и прямо в пижаме направился к двери. Открыл и... чуть не обомлел. Перед ним стоял Михайлов, а из-за его спины выглядывали двое незнакомых парней. Чарона внезапно охватил страх. А вдруг Михайлов все-таки узнал, кто он есть на самом деле, и специально привел с собою этих двух. Тогда конец! А здесь еще, как назло, эта чертова пижама, ведь любому неглупому человеку ясно, что скромный служащий, помощник управляющего сапожными мастерскими, вряд ли станет носить пижаму. Чарон засуетился, приглашая Михайлова и его спутников войти.

Михайлов вошел один. Это немного успокоило и приободрило Чарона. Он, льстиво улыбаясь, проговорил:

— Товарищ Михайлов, кто бы мог подумать. Какая для меня, простого человека, честь.

— Бросьте, Евсей Маркович, что это вы вдруг? Вы же сами хотели меня увидеть. Слушаю вас.

— Да-да, конечно. Но я даже и мысли не допускал, чтобы вы вот так пришли к рядовому члену партии домой...

— Все мы рядовые, — сухо улыбнулся Михайлов и, видя растерянность хозяина, не стал дожидаться приглашения, сел на стоявший у круглого стола стул.

Чарон действительно был растерян. Не понимая, зачем он это делает, надел поверх пижамы пальто и сел напротив гостя.

— Михаил Александрович, вам, конечно, покажется странной моя просьба. Дело в том, что не могу больше ограничиваться выполнением мелких поручений. Когда я послушал вас на последнем собрании, то твердо решил проситься на более трудную и опасную работу. Хочу, чтобы вы использовали меня для агитационной работы в армии. Не сомневайтесь, не подведу.

— А каким образом вы уладите дело на службе?

— Я выпросил у управляющего отпуск за свой счет.

— Уже выпросили?

— Да. Дело в том, что я хотел за это время подыскать себе новую службу.

Михайлов помолчал некоторое время, потом, как бы решившись, сказал:

— Ладно, быть по сему! Я сегодня же еду в войска и возьму вас с собой. Собирайтесь, но, если не возражаете, я оставлю у вас двух товарищей, которые пришли со мной, а сам отлучусь часа на полтора, чтобы оформить документы. Надеюсь, к вам полиция не заявляется?

— Нет, у меня здесь как у бога за пазухой, можете быть спокойны.

— Ну что ж, тогда собирайтесь.

Михайлов, довольный таким поворотом дела, вышел.

Чарон был поражен, когда узнал, что поезд везет их не на фронт, а в Могилев, где размещалась Ставка Верховного главнокомандующего. Спрашивать ни о чем не стал, но всю дорогу мучительно думал, что Михайлову там нужно.

Собран и молчалив был и Михайлов. Цель его поездки заключалась не только в том, чтобы дать новый толчок агитационно-разъяснительной работе среди солдат. Центральный комитет требовал по возможности выяснить обстановку в Ставке Николая Второго. Михайлов знал, что союзники, обеспокоенные тем, что неудачи на фронте могут толкнуть Россию, эту огромную, обладающую колоссальными людскими ресурсами страну, на выход из войны, направили в Ставку Верховного главнокомандующего своих военных атташе, которые должны были поднять боевой дух у царя и его генералов. Но что конкретно они предпринимают?

Выполнение этих задач вынуждало, конечно, идти на риск. Могилев да и вся фронтовая полоса были буквально наводнены различными секретными полицейскими и жандармскими службами, ударные батальоны делали все возможное, чтобы не допустить разложения солдат.

На могилевском вокзале было многолюдно, в толпе преобладали люди в военной форме, и Михайлов мысленно похвалил себя за то, что не поленился прихватить шинель: в случае необходимости будет легче раствориться в солдатской массе.

Вышли на Привокзальную площадь. Михайлов, шедший впереди, обернулся к своим спутникам:

— Вот что, братцы, вы тут обождите с часок, а я пошел на разведку. — Он протянул вещмешок Дмитриеву. — Держи, Николай, мои пожитки.

В Могилеве Михайлов был не в первый раз и ориентировался неплохо. Вскоре он уже был на конспиративной квартире. В небольшом домике его ждали молодой щеголеватый подпоручик и двое гражданских. Подпоручик Жихарев, член социал-демократической партии с девятьсот девятого года, служил в самой Ставке Верховного. Благодаря умелой конспирации ему удавалось избегать неприятностей. Высокий, худощавый, с небольшими усиками, он был по-мужски привлекателен, и это, возможно, тоже играло свою роль.

Второй — низенький, припадающий на левую ногу мужчина лет тридцати — работал на небольшом заводе. Михайлов знал, что Григорий Иосифович Навроцкий служил в армии, воевал. После тяжелого ранения он был списан вчистую. Навроцкий и третий из присутствующих — Фурсов, пожилой, среднего роста человек крестьянского вида, в тяжелом полушубке, представляли партийную организацию Могилевской губернии. День был на исходе, и Михайлов не мешкая рассказал о Чароне. Тут же придумали план действий, рассчитанный на то, чтобы Чарон ни о чем не догадывался и в то же время чувствовал себя при деле. Фурсов предложил:

— Давайте поселим его у моего дальнего родственника. Мужик не болтливый, смышленый, в случае чего, сможет отбрехаться от полиции, а Чарону этому скажем, что поселяем его к человеку, который далек от революции — просто бедно живет и не отказывается от квартирантов. В подтверждение этому хозяин напомнит о том, как у него целых три месяца жил на квартире ушедший от жены полицейский. В то же время мой родственник сможет присмотреть за ним. Ну а опекать его должен будет Гриша. — Он посмотрел на Навроцкого: — Ты его и отведи туда.