– Ты молодец, Мартин, правда. А что не пошел на игры... Так ты не много потерял – еще успеешь насмотреться на то, как люди режут друг друга. Этого и без Колизея хватает в нашей жизни, так что не расстраивайся по этому поводу. И твоя мать права: ты, действительно, очень похож на своего отца, – произнес Корнелий грустно. – Всякий раз, когда я вижу тебя, я вспоминаю нашего друга Аврелия.
– Как он погиб? – тихо спросил Мартин.
Корнелий вздохнул. Он очень давно не вспоминал тот злосчастный лес и предательство Арминия, из-за которого все так повернулось. Не очень-то ему хотелось бередить рану теперь, спустя столько лет, но все же он начал свой рассказ. Он поведал Мартину о том, что видел и слышал, как пытался призвать к здравому смыслу Вара, убедить в недопустимости идти на Германию через лес, не зная местности и без подкрепления. Если бы тот безумец прислушался к нему, а не к лживым языкам предателей и подхалимов, все могло бы обернуться иначе. Рассказал Корнелий и о том, что сам предложил своим друзьям остаться у вспомогательного отряда на заставе, что пытался оградить их от того, что случилось. Единственное, о чем он умолчал, так это о Сципионе. То ли побоялся упомянуть его имя, то ли не счел нужным, поскольку привык списывать все свои опасения, связанные с этим человеком, на собственные фобии.
Мартин, присев на корточки, слушал того, кто близко знал его отца. Знал его как воина, сильного и мужественного. Юноша был горд и одновременно благодарен Корнелию за то, что тот предоставил своим друзьям выбор, который они сделали в пользу своего командира, не бросив его и не побоявшись пойти на верную смерть против германцев. Мартин слушал рассказ, и на его глазах невольно наворачивались слезы от понимания того, что этот человек – старый, седой, с морщинистым лицом и шрамом – был героем, а не предателем, как про него все трубили направо и налево, не разобравшись в деле и не попытавшись понять его и тех, кого ему удалось спасти в тот момент. Хотя по воле страшного рока получилось так, что, спасая своих солдат от верной гибели, Корнелий, сам того не ведая, обрекал их на вечный позор и нищенское существование.
Мартин смотрел на отца Луция уже другими глазами и очень жалел о том, что они с друзьями плохо отзывались о своих родителях, которые, если подумать, сделали для них гораздо больше, чем кто-либо другой. Избалованные и опьяненные успехами, которые им на блюдечке преподнес Марк, они принимали его милости как нечто естественное, а ведь в этом не было их заслуги – просто так удачно сложились обстоятельства. И за всем этим они забыли о самом главном – об уважении и почитании своих родных, которые настрадались от несправедливого и жестокого отношения властей.
Некоторое время Мартин просто молча переваривал все то, что он услышал, опустив голову и только изредка поднимая ее, чтобы в очередной раз взглянуть на того, кто был для них гораздо важнее тех ценностей, о которых говорил им Марк. Только сейчас юноша понял, что, как бы высоко они ни поднялись по карьерной лестнице в военном деле с помощью влиятельного человека, нельзя никогда забывать о том, кому они обязаны в первую очередь.
– Спасибо вам. Я и представить не мог, что на самом деле вы сделали для моего отца и отцов Понтия и Ромула, – тихо проговорил он. – О, боги! Как слепы мы были, что не замечали вашей отцовской и материнской любви к нам! Простите нас за то, что мы забыли об этом!
– Нет, Мартин, ты не совсем прав, и не надо просить прощения, хотя это и очень трогательно. Ты всегда был для меня как сын. И для моих друзей тоже. Когда мы вернулись сюда без твоего отца, мы поклялись помогать твоей матери и ее детям, потому что Аврелий был славным воином девятого легиона и хорошим, верным другом, – приподнявшись с плетеного кресла и положив руку на плечо юноши, произнес Корнелий. – Твоей семье досталось, как и всем тем, кто остался без защитника и кормильца. Твоей вины и вины твоих родных в этом нет – вина лежит лишь на тех бездарных людях, чей рассудок затмевает тщеславие, принуждая их издавать приказы, немыслимые по своей глупости. Поэтому цени каждое мгновение, проведенное в кругу близких, ведь родней и преданней них никого и никогда ни у тебя, ни у кого-либо другого не будет. Семья кажется мелочью, когда она у тебя есть, но оборачивается огромной потерей, если ее вдруг у тебя отнимают.
– Вы правы… – тихо согласился Мартин.
Корнелий сидел в кресле и смотрел куда-то вдаль. Солнце, которое слепило его старческие глаза, то скрывалось за облаками, позволяя ему отдохнуть от постоянного прищуривания, то выходило из-за туч и заставляло его снова прикрывать веки. Внезапно он вспомнил о том, как чуть не совершил ужасный поступок, решив разделаться со всеми своими проблемами при помощи веревки. Сейчас он гордился собой и уважал себя за то, что все же нашел в себе силы не поддаться отчаянию и не оборвать свою жизнь на пике возрождения своей семьи, когда у него на руках остались маленькие дети, нуждавшиеся в его защите от враждебно настроенного мира. Да, это был очень достойный поступок с его стороны. Он думал об этом каждый раз, глядя на своих сыновей, и тогда его отцовское сердце начинало трепетать от теплоты и бескрайней любви к ним, а также от понимания того, что могло бы случиться с ними, не будь его рядом. Корнелий никогда не говорил и никогда не скажет им о той минутной слабости, так как его поступок, соверши он его, был бы слишком эгоистичным и недостойным настоящего мужчины. Он показал бы тем самым свою немощность и бесхарактерность в той сложившейся нелегкой ситуации. Правда, сейчас дело обстояло немного иначе. Луций, в котором он души не чаял, стал отдаляться от него. Они теперь почти и не разговаривали, лишь прощались, когда сын уходил к Марку, и здоровались, когда Луций возвращался домой. Посмотрев на Мартина, Корнелий понял, что этот юноша все-таки более мягок, чем его сын. А, возможно, просто годы брали свое, и он стал больше бояться, что в конце концов останется один. Ему было очень страшно осознавать возможность такого исхода, и он старался о нем не думать, хотя постепенное отдаление от него детей было очевидным. А этот разговор с Мартином ему нравился, поскольку доказывал, что хоть кто-то еще интересовался и самим Корнелием, и его поступками. Был, правда, еще Маркус, который оставался близок отцу, поддерживал его своим присутствием и скрашивал порой его одиночество. Именно Маркус всегда бежал к нему навстречу вместе с Ремом, когда Корнелий приходил домой с земледельческих работ. Но было очевидно, что и он вскоре пойдет по стопам брата – об этом говорил по-детски восхищенный взгляд, с которым Маркус слушал Луция, когда тот рассказывал о своих успехах в военном деле. Это был вопрос времени – Корнелию оставалось только смириться и ждать, когда Маркус присоединится к брату, а после беспомощно наблюдать со стороны за их новой жизнью.
Все, что было сказано Мартину, Корнелий говорил из собственного страха потерять сына, но он и виду не подал, что боится. Он просто преподнес свои мысли как ненавязчивый совет, который Мартин без какой-либо иронии с благодарностью принял, очень убедительно кивнув в ответ головой. Этим он посеял в душе Корнелия зерно надежды на то, что если уж Мартин, который не был его родным сыном, все понял, то, может, и Луций поймет. Для Корнелия это было бы самой большой отрадой на старости лет. Нет, он не ждал того, чтобы с ним постоянно были рядом. Он лишь желал, чтобы его помнили. Помнили его собственные дети, помнили о том, что он старался быть хорошим отцом, помнили о том, что он сделал для них все, что было в его силах. И если ему было суждено вскоре умереть, то он мечтал отойти в мир иной так, чтобы в этот момент его кровиночки были рядом и чтобы он спокойно и без сожаления мог сжать руки детей в своей руке перед тем, как отправиться туда, откуда нет возврата. Время не щадит никого, неумолимо приближая всех к непознанной бесконечности и загадочной бездне. Но Корнелий не испытывал страха перед неизбежным концом – он панически боялся, что про него забудут и он сделает свой последний вздох в полном одиночестве. А ведь так мало надо старику для спокойной смерти: только теплую и уютную кровать и возмужавших и достигших высот детей у ее изголовья.
