Генерал подошел к первосвященнику, который сполз перед ним вниз. Луций схватил его за волосы, задирая голову. Тот только мычал, вертя обезумевшими глазами по сторонам, скудно подергиваясь и вяло пытаясь сопротивляться.

– Страшно умирать, а, первосвященник? Приговаривать к смерти куда интереснее, чем принимать ее самому. Тише, не дергайся, я постараюсь сделать все быстро, – клинок вошел в горло. Каиафа засучил ногами, цепляясь за руки Луция. – Тише, тише. Ну все, все, – шептал ему генерал, невозмутимо отрезая голову. Закончив, он поднял ее за волосы и, подойдя к столу, положил на самый верх ужасной пирамиды, после чего нашел свиток с доносом и сжег его в жаровне.

– Не убей! Так гласит закон Божий, Каиафа! А за грехи ваши – смерть!

Луций закрыл за собой дверь и прошел в большой зал, посреди которого находился небольшой водоем с рыбой. Не раздумывая, он погрузился в него, чтобы смыть с себя кровь. Немного понаблюдав за тем, как рыбы плавают в жиже багрового цвета, генерал надел новую одежду и ушел.

Перевернутый крест, вкопанный в землю, стоял на самом солнцепеке. Варавва, приколоченный вниз головой к деревянной площадке, делал последние вдохи. Кровь прилила к мозгу, и боль стала настолько сильной, что он только тихо поскуливал. Луций сидел неподалеку в тени, жевал грубый ячменный хлеб, запивал его водой и время от времени спокойно посматривал на умирающего. Вскоре Варавва глухо взвизгнул, тяжело выдохнул и покинул этот мир.

– Зачем ты это сделал?

– Что именно? – откусывая очередной кусок, ответил Луций, даже не поворачиваясь к собеседнику.

– Почему распял его вверх ногами?

– А, ты про это. Знал я одного хорошего человека, которого приговорили к смерти на кресте. А эта мразь не достойна умереть так, как он.

– Глубокий смысл. Я поражен. К сожалению, Луций, ты сотворил много разных дел, да и знаешь слишком много для простого смертного.

Луций впервые повернулся к незнакомцу, медленно дожевывая хлеб. Перед ним стоял человек с наполовину белыми и наполовину черными волосами.

– Надо же, а я думал, вы уже про меня и забыли вовсе, – усмехнулся генерал.

– Тебе больше нельзя топтать эту землю, Луций.

– Здорово. А раньше, значит, можно было? Ну, вам-то конечно лучше знать. Для вас это так, игрушечки. Ладно. Как там тебя?

– Падший. Меня зовут Падший.

– Почти так же, как и меня. Я готов. Давно уже жажду кануть в геенну огненную. Позволь только проститься с Марией, а затем можете делать со мной все, что хотите.

– Нет! – сухо ответил Падший и хлопнул в ладоши.

Земля под ногами Луция разверзлась, и он камнем полетел в бездну. В туже секунду пролом затянуло землей.

– Зачем он вам после того, что сотворил с Иисусом и остальными смертными? Понять не могу, – удивленно произнес Падший.

– Чтобы противостоять Анатасу, Богу требуется свой дьявол! – спокойно ответил Михаил, пристально смотря на собеседника.

Анатас не спеша шел в толпе по узенькой улочке. Рядом с ним смиренно шагал человек. Мимо пробежал босой мальчик в рваных штанах и жилетке на голое тело. Народ что-то горячо обсуждал, продвигаясь нескончаемым потоком вперед. Под ногами шныряли крысы. С верхнего этажа высунулась косматая толстая женщина и закричала, что было мочи. Люди расступились, и она выплеснула на улицу ведро помоев. Плешивый монах, задрав рясу, шустро перепрыгнул мутную жижу и, расталкивая людей, исчез в живой массе. В углу безногий калека просил милостыню. От него все шарахались в сторону: видимо, прокаженный. Звеня доспехами, навстречу прошагал патруль, таща за ворот воришку и отвешивая ему тумаки. Чуть дальше спорили разряженные, словно павлины, иностранные купцы.

Анатас и его спутник вышли на площадь, в центре которой возвышался помост с установленным на нем столбом, обложенным хворостом. Палач в красной маске командовал подростками, которые беспрекословно поливали ветки маслом. По периметру стояли воины, чуть поодаль на деревянных трибунах сидели судьи и представители святой инквизиции.

– Ну и чего ты добился? – глядя на эшафот, спокойно спросил Анатас.

– Они не ведают, что творят.

– Ой, как я устал от этих речей. Правда, брось! Я не раз уничтожал их, когда Ты отворачивался, понимая, что они безнадежны. Но ведь люди как тараканы, как крысы – живучи до невозможности. И каждый раз Ты, будто безумная мать, потерявшая свое дитя, снова и снова прикладывал к груди мертвое тело в надежде, что ребенок оживет. Может, хватит?

– Они лучшее из того, что я создал.

– Ну, конечно, упрямый остолоп! Тебе хоть кол на голове теши.

– Ты видишь в них только плохое.

– Потому что они не делают ничего хорошего. Отдав своего сына на растерзание, Ты продлил им агонию. До сих пор не могу понять, почему Ты пошел на это? Я думал, Ты отвернешься от них. А Ты, оказывается, заранее знал, что Иисус умрет. И после этого Ты называешь меня жестоким?

– Он искупил их грехи перед тобой.

– Почему Ты всегда вмешиваешься? Возишься с ними, решаешь за них?

– Я хочу спасти их от тебя.

– А они хотят этого? Посмотри, во что они превратили Твои учения, Твою веру. Ты дал им благо, а они все перевернули и сделали из него орудие. Ты подумал, сколько их погибнет лишь потому, что они получили то, к чему не были готовы? Калигула, Клавдий, Камилл Скрибониан, Нерон, наконец. Скольких верующих в тебя они погубили?

– Но ведь вера жива.

– Конечно. И теперь в Твою честь они жгут людей на кострах. Как Тебе это нравится?

– Я ужасаюсь. Но рано или поздно они поймут, что неправы. Тем более, это происходит по твоей милости! Ты делаешь все, чтобы они извратили мое учение.

– А разве не Ты твердишь все время, что они совершенны? По-моему, даже глупцу понятно, что хорошо, а что плохо. И я не думаю, что хорошо убивать себе подобного лишь потому, что он не верит в то, что ему навязывают.

– Тогда остановись.

– О-о-о-о, нет. Хватит. Я довольно насмотрелся на все это. Теперь я возьму реванш.

– Ты никогда не останавливался. Кстати, твою идею с индульгенцией я оценил.

– Правда, здорово? Я подсказал им, что грехи можно искупить, заплатив за бумажку с папской печатью. И ведь поверили! Знаешь, сделать из веры прибыльное дело оказалось не так уж и сложно. Что-что, а получать выгоду даже из самого святого Твои создания научились великолепно! Они торгуют даже распятием – зарабатывают на смерти твоего сына. Скоро праведников у тебя совсем не останется, так как они все переберутся ко мне, – усмехнулся Анатас.

– Посмотрим, – Он развернулся и, пробираясь через толпу, исчез.

– Беги, беги. Ты всегда бежал от них, а я всегда слышал их просьбы. Ступай, раз не желаешь досмотреть представление до конца.

Палачи привели на место казни Джордано Бруно с кляпом во рту, привязали железной цепью к столбу и перетянули мокрой веревкой, которая под действием горячего воздуха от огня должна была стягиваться, врезаясь в тело. Кляп вытащили, и осужденный воскликнул:

– Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай. Сжечь меня не значит опровергнуть то, что я говорил.

– Ах, бедный Джордано, предупреждал я тебя: не стоит выносить свои открытия в народ. Слишком уж ты опередил развитие этого сброда. Не готовы они к такому, ох, не готовы, – покачал головой Анатас.

Факел поднесли к хворосту, пламя взмыло вверх, и черный дым устремился в небо. Толпа радостно обсуждала происходящее.

– Ничего не изменилось, – Анатас развернулся и стал пробираться через толпу, покидая площадь.

«Последнее, что помню, как провалился в яму. И все. Темно, тепло и мокро. Границы мира сузились. Неужели, это вся Вселенная? Почему такая маленькая? Ни рук, ни ног нет, но я чувствую, что существую. Странно. Болтаюсь на какой-то веревке, посреди маленькой сферы, заполненной водой. Кто я? Где я?».