Он узнал ответ на этот вопрос в один миг, сразу и навсегда. Явившись однажды домой после абсолютно будничного, ничем не примечательного трудового дня, Николай обнаружил, что русалка исчезла. Аквариум был пуст, и нигде в квартире никаких признаков женщины не наблюдалось. Она просочилась через закрытую дверь, сквозь сигнализацию, в ее же защиту установленную. Уползла. Улетучилась. Увильнула. Улетела. Ушла.

– У-уууу! – Николай подлетел к аквариуму, ища следы коварства. Ни колготок, ни сапог рядом не было. Лишь на поролоновом крае остались вмятины от ее пальчиков. Он машинально сунул руку в воду. Плюс двадцать один.

– Паскуда!

Николай сорвал поролон, а пока срывал, поранился об острый край стекла. Но что была эта рана по сравнению с той, которую нанесла рыбонька?! Эта вертихвостка! Вполне вероятно, у нее отросли ноги. Какими они были – тонкими или толстыми, он уже никогда не узнает. Он так долго сам готовил это событие, так самозабвенно ждал, когда отпадет этот несчастный хвост. Но оказалось, он был ей нужен только для того, чтобы в один прекрасный момент взять и вильнуть им от всей души на прощанье.

В квартире номер восемь царила суматоха, отдалено напоминающая новоселье или учения по гражданской обороне. Жильцы носились, как очумелые, завершая намеченные приготовления. На кухне звенела паковавшаяся в коробки посуда, со стен снимались картины и фотографии. Кто-то давился недоеденным завтраком, кто-то спешно чинил поломанный замок. Везде выкручивались лампочки и обкладывались подушками стекла, даже на окнах, выходящих во двор. Родители собирали по дворам детей и запирали их в безопасности. На центральном балконе копошилась пожилая чета, дрожащими руками перенося цветочные ящики с землей внутрь. Лежачий старик из угловой комнаты одним махом принимал все отпущенные врачом лекарства. Только молодая пара, начинающая совместную жизнь в тесной комнатушке напротив санузла, ничего не прятала – их скудная обстановка, состоящая из кровати, подержанной тумбочки и магнитофона, не нуждалась в переменах.

– Проверьте, электроприборы выключены? – неслось по коридору, и квартиросъемщики кидались осматривать розетки, боясь наткнуться на торчащие из них провода. Но розетки оказывались пустыми, и жильцы наконец успокаивались, готовые к встрече трамвая. До его прохождения оставалась одна минута.

Это было известно заранее. На протяжении многих лет, с тех пор, как на здешней улице проложили рельсы и пустили трамвай, установился такой порядок. Он господствовал и в квартирах девять, десять, одиннадцать, и на всех этажах дома, и во всех домах на улице, по которой шли тяжелые вагоны.

Трамвай выныривал из-за угла, проезжал мимо булочной, «Диеты», магазина тканей и добирался до дома с восьмой квартирой на третьем этаже. В тот момент квартира уже сотрясалась всеми стенами, полами, потолками и батареями. Хотя дома считались сейсмически устойчивыми, трамвайную тряску они воспринимали как весьма ощутимое землетрясение – четырех-пяти баллов оно вполне заслуживало.

Мебель дрожала, намереваясь вот-вот развалиться по швам, нерадиво оставленная на столах посуда соскакивала и разбивалась. И трамвай разносил этот звон по округе, усиливая и устрашая, словно гигантская ложка бряцала о дно гигантского пустого стакана.

Все квартирные звуки – скрипы дверей, журчание воды в трубопроводе, жужжание проводки трамвай лишь усугублял, а кроме того растревоживал другие, запрятанные в глубину вещей. Вылезал наружу скрежет старых диванных пружин, звяканье болтов, треск половиц. Музыкальные инструменты играли сами собой, трепеща струнами и клапанами. Раскручивались колеса велосипедов, распятых на стенах коридора, и колясок, привязанных к дверям.

Трамвайный грохот расстраивал не только домашние предметы, он болезненно влиял на людей, у которых сразу ухудшалось самочувствие, появлялась повышенная нервозность, обострялись хронические недуги. Жильцы старались поменьше двигаться и замирали в неестественных позах там, где застал их трамвай. А наэлектризованное чудовище между тем делало остановку, набивая в железное пузо новых пассажиров, затем снова набирало ход и скрывалось за поворотом.

Единственное, что спасало квартирных обитателей от разрушений и вносило в их хлопотливую жизнь подобие порядка, было расписание. Только хлюпкая дощечка, болтающаяся на проводах, могла остановить разогнавшихся железных монстров, больше ничему они не подчинялись. У них не было ни выходных, ни праздников, ни отпусков, ни каникул. Они не умирали и не уезжали навсегда. Лишь поздними ночами движение прерывалось, и домочадцы падали в кровати, заводя будильники, чтобы проснуться раньше трамвая.

Все проживающие в квартире номер восемь сами мечтали уехать далеко-далеко, чтобы сменить скрежет металла на плеск морской волны, пронзительные гудки паровоза или в крайнем случае, гул самолета. Никто из жильцов трамваем не пользовался, предпочитая другие виды транспорта. И гостям своим они говорили:

– К нам, конечно, можно доехать на трамвае. Но лучше на автобусе. Так быстрее.

Впрочем, гости в квартире были редкостью. Побывавшие здесь раз, обходили небезопасное место вкруговую, чтобы не столкнуться ненароком с трамваем. Ведь расписание они не знали. А постояльцы гудящих домов знали его наизусть, их дети задолго до таблицы умножения выучивали замысловатый, ничем не обоснованный набор цифр, вывешенный в каждой квартире на самом видном месте.

Дети воспитывались на особенных сказках, разумеется, про трамвай, который возникал, словно огромный зловещий мастодонт из доисторического мира, в боевой окраске, со сверкающими холодными глазами. С пронзительным ревом несся он по железной тропе, всегда одной и той же дорогой. И всегда доблестные герои отважно останавливали его с помощью расписания. Так малышам прививали бдительность.

Было замечено, что непосредственно перед прохождением трамвая куда-то исчезали все кошки, и птицы в клетках начинали выть, подражая звукам окружающего мира. Квартира номер восемь вжималась в себя и затаивалась. Обрывались все разговоры и ссоры, старики крестились. Только бесстрашные молодожены любили в это время поразвлечься на кровати, стараясь попасть в такт громыханию изношенных трамвайных костей.

Волна грохота откатывала, но и после него еще долго гудели рельсы и в ушах зудело эхо металлического гула. Люди потихоньку приходили в движение, сметали осыпавшуюся штукатурку, расставляли по местам вещи, отвязывали коляски и отпускали детей на улицу. Пожилая пара отковыривала балконную дверь. Многие начинали усиленно питаться, поскольку перед трамваем наедаться не рекомендовалось. Улица снова вздыхала молчанием, и остановившиеся часы возобновляли свое тиканье, отстукивая время до следующего трамвая.

– Уроки выучили? А то придут он, в голове один шум останется… Доедайте скорее сырники, или вы думаете, он остановится и будет ждать, пока вы проглотите последний кусок?

Это была чистейшая правда – трамвай никогда никого не ждал. И сбой в расписании за ним не наблюдался. На памяти жителей улицы было известно лишь два случая нарушения его движения. Первый – когда человек из дома «Диеты» покончил с собой, у всех на виду бросившись под трамвай, и другой раз, когда также внезапно сменили расписание. Жилец из восьмой квартиры, выходя рано утром на работу, скосил взгляд на дощечку у остановки и не поверил своим глазам. Все цифры были изменены, а рядом болталось короткое извинение. Он бросился обратно домой, забыв о служебном долге. Так люди узнали о нововведении. Но привыкали к нему плохо, часто путались и, застигнутые врасплох, теряли привычную предосторожность. Но все равно привыкли.

Так текла жизнь по улице, обремененная трамвайным маршрутом. Жильцы домов жили и работали, сходились и расходились, с тоской поглядывая из окон на тонкие серебристые нити проводов. Временами они сердились, не то на трамвай, не то на себя самих, не то на соседей. Но если хотели выяснить отношения, то делали это до трамвая, чтобы не портить себе послетрамвайный отдых.