На этот раз оба неожиданно остались довольны. Мужчина в сером пиджаке наконец отсчитал положенную сумму, а часовщик даже улыбнулся ему на прощанье.

Он ждал еще несколько часов, пока упадет следующая песчинка. Во что бы то ни стало нужно было застать ее. Он должен знать, насколько спешат эти часы, а ведь они тоже спешили, как и все остальные, только чуть медленнее. Но сути дела это не меняло.

Что происходило там, в узком, едва различимом горлышке между двумя колбами, в этой перемычке между прошлым и будущим. Его взгляд был прикован к песку. Он и сам ощущал себя песчинкой, которая застряла в настоящем. И в этом настоящем не было никакого времени. Он был окружен вечностью. Бери и пользуйся. Но весь вопрос в том – как взять.

Наверху время сгустилось, спрессовалось и окаменело. Оно словно превратилось в гранит или мрамор. Но это была только видимость твердости. Оно оставалось текучим, его тянуло вниз силой земной тяжести. Стеклянная колба, казалось, набухла, как цветочная почка весной, вот-вот прорвется, сметет преграду и развернется, заполняя все вокруг новыми событиями, чувствами, настроениями.

А всего-то и нужно было одно микроскопическое движение, дуновение, чтобы громада песка чуть просела и одна единственная песчинка, едва проходящая сквозь диафрагму, задышала, оторвалась от других, на нее давящих, и вся обратилась в свободное падение.

Она оторвалась и летела. Долго и плавно, поскольку была очень легкой. Планировала, словно оторвавшийся от ветки осенний лист, истощенный, потерявший соки и силу сопротивления. И в этом полете разворачивалось время. Осыпались песчаные замки, заносило следы, засыпало реки, уходили вглубь земли целые города и цивилизации. И уже совсем скоро упадет следующая песчинка, припорошит горсткой стеклянное дно, наметет дюну, накроет песчаным холмом и человека в сером пиджаке, и часовщика. И все, что было в будущем, по воле времени превратится в прошлое... Пока кто-нибудь не перевернет часы.

Автобус подъехал к самому краю леса, придавив березовую поросль, которая хрустела под колесами, пока водитель разворачивался на опушке. Наконец он остановился на ровной площадке, двери со скрипом открылись, и волонтеры начали выгружаться.

Одни были знакомы, другие приехали в первый раз, но все быстро сплотились в процессе взаимопомощи. Помогали выходить из автобуса, подкатывали бревна для сидений, кто-то разложил на траве провиант, достал бутылки с водой и соком. Потянулись руки.

– Па…па…па…адаждите!

Мужчина в клетчатой рубашке и панаме решительно двинулся к собравшимся. Все сразу поняли, что это старший.

– Вы ды...ды…для чего приехали?.. Вы…вы…все вышли?

Ему ответили, что все. Двое на бревне достали блокноты. Один записал: «Почему он шевелит губами?» и протянул человеку в черных очках, стоящему впереди, но тот не смог прочесть, извинительным жестом показав на очки. На выручку пришел его хромой сосед.

– Он говорит. Просто заикается.

Слабослышащие понимающе вздохнули и просили комментировать, поскольку читать по губам заики трудно.

– Вы встанете цепью, – начал повторять за старшим хромой. – Так, чтобы левого и правого соседа было хорошо видно или слышно. Идем медленно… я с левого конца. Буду кричать через каждые десять минут, мой крик передавайте по цепочке… кто не может, машите рукой. Затем десять минут тишины… прислушивайтесь, присматривайтесь, ищите следы человека на земле, сломанные ветки. Пытайтесь смоделировать его действия, куда бы я шел, если бы заблудился.

– Легко сказать, куда, – прокомментировал слабовидящий.

Вдалеке послышалось шуршание машины. Все отвлеклись, вытянув головы в ту сторону, даже кто не слышал. На опушку выехала «скорая».

– Вот и стационар, – перевел хромой слова старшего.

Из числа волонтёров отобрали двух дистрофиков – в лесу от них толку мало, к тому же они с утра ничего не ели. У них-то и взяли кровь, которая могла понадобиться пострадавшему. Дистрофики уселись в тени «скорой», сил не было идти провожать остальных.

Цепочка развернулась по всей ширине опушки и дальше, вдоль высоковольтной линии. Старший дал команду, заорав как можно громче «Ашли!» и отборная поисковая группа волонтёров «Ищу человека» двинулась выполнять свою привычную работу.

Вход в лес сопровождался шумом, треском, падениями, криками и поваленным сухим деревом. Один из слабовидящих пошел в противоположную сторону, но его быстро вернули.

– Стадо медведей! Всю природу попортят, – неожиданно чисто выговорил старший и, сняв панамку, вытер ею потное лицо.

Солнце осталось на опушке. В лесу было мрачновато, хотя солнечные блики кое-где попадали на траву. Их принимали за следы человека, но скоро привыкли и не обращали внимания. Начали переговариваться.

– А тот, кого мы ищем, он кто?

– Не знаю. Во всяком случае, не волонтёр.

– Это понятно. Иначе бы он не потерялся.

– А помните, в прошлом году искали ребенка, так один из наших заблудился… Его так и не нашли.

– А ребенка?

– Что ребенка?

– Ну, нашли?

– Не помню. Я раньше ушел. На сук напоролся, поранил ногу.

– Смотрите, в этот раз не напоритесь.

Двигались медленно, осмысленно, кричали и шумели без всякой команды. Если сосед слева или справа минут пять не подавал сигнала, начинали беспокоиться. Цепочка рвалась, натягивалась, гудела, словно под электрическим напряжением.

Один раз случилась непредвиденная остановка. На склоне оврага заметили большую нору, и постепенно почти вся группа собралась возле нее, уверенная в том, что лаз необходимо обследовать. По ширине он вполне мог поглотить человека. Встал вопрос – кто полезет. Тех, что с расстройством опорно-двигательного аппарата исключили – они не способны ползти, слабослышащие и глухие не смогут распознать опасность, если она вдруг двинется навстречу. Оставались слабовидящие – в норе все равно темно, и зрение там не пригодится.

С привязанной на поясе веревкой незрячий уже собирался нырнуть в лаз, но тут с другого конца леса подоспел старший, до которого информация дошла с опозданием. Пару раз он прокричал что-то невразумительное в отверстие, и ничего не дождавшись в ответ, отогнал всех от норы. Сказал, что в недра земли углубляться не стоит, бесперспективное это дело.

«В эту дыру мы не полезем. Это жопа земли», – записал хромой в блокноте глухого. Тот понимающе кивнул.

– Давно волонтёрствуете? – уже слышалось издалека.

– Да. С тех пор как зрение стало садиться.

Слабовидящий так и шел с привязанной к поясу веревкой, которая цеплялась за все, что могла.

– Знаете, беда к беде липнет.

– Нашли кого-нибудь?

– Лично троих.

– Это много… Тут бы хоть одного найти.

Волонтёры включили воображение на полную мощность.

– С этим человеком… ну, кого мы ищем, с ним что-то не так?

– Конечно, не так! Он же потерялся. Сидит сейчас где-то в одиночестве, может уже думает, что умер.

– Я не то имел в виду. Допустим, он плохо видит…

– Вам же сказали, он зрячий, слышащий и двуногий.

– Тогда все в порядке. Мы его найдем.

– А если мы найдем не того?

– Как это не того?

– Ну, вдруг, в этом лесу еще кто-то потерялся?

– Значит, мы перевыполним план и найдем двоих вместо одного.

Кто-то предположил, что потерявшийся мог залезть на дерево, чтобы оттуда увидеть дорогу или самолет. Начали трясти деревья, но только переполошили птиц. Гомон стоял такой, что и хорошо слышащим было не разобрать слов.

«Прекратить и двигаться!» – пронеслось по цепочке.

Встревоженные птицы еще долго преследовали их, до самого ручья, где волонтёры снова остановились, симулируя одну ситуацию за другой.

Упал и захлебнулся. Поскользнулся на мокром камне и не может встать. Унесло течением. Захотел пить и опять же захлебнулся. Пытался выйти по берегу к большой воде. Волонтёры заспорили, недопустимо сблизившись. Каждый отстаивал свою точку и зрения и требовал, чтобы поиски велись по его плану.