Девушка сидела на ступеньках большого дома, поджав колени и накрыв ноги платьем. Ладони лежали на босых ступнях. «Поранилась и не может идти», – решил Франтишек и поспешил на помощь, как было принято в этом городе.

– Ты не местная? – он заглянул в ее синие глаза и увидел свое отражение.

– Нет, – девушка покачала головой. И так мягко, грациозно покачала…

– Как тебя зовут?

– Маржинка.

Имя так подходило к ее светлому почти детскому лицу.

– А я Франтишек.

Тут он смутился, почувствовав, что все еще пахнет ослом. А Маржинка, казалось, ступала лишь в парное молоко.

– Стерла? – он потянулся к ее ступне. – У меня есть жир, чтобы смазать, он, правда, для сапог…

Она снова покачала головой, но уже без слов, и плотнее прижала ладони.

– Я, конечно, не такой, как ты... Не умею ходить босиком и выгляжу, должно быть, очень смешно. Как гусь на ярмарке.

Маржинка улыбнулась.

– Я тоже.

– Нет, я уверен, ты ходишь так легко, будто плывешь. Ты совершенство. Даже платье не скроет красоту твоих ног.

– Они вовсе не совершенные. Даже некрасивые.

Маржинка замялась, решаясь что-то сказать. Потом подняла ладони.

Две тонкие ступни с длинными ровными пальчиками были как два нежных младенца, которых только что внесли в этот нечистоплотный мир. Их хотелось укрыть, защитить, перепеленать. Но самым трогательным был мизинчик на левой ноге, он искривился – от травмы или врожденно – и немного отстоял от других пальцев.

Он носил ее на руках в непогоду, мыл ножки на ночь. Она стояла на его ступнях на ярмарочной площади, чтобы лучше видеть представление, когда приезжали бродячие артисты. Франтишек устроился на работу подмастерьем, а Маржинка мечтала вышивать нарядные платья для богатых дам. Но это было не главное. Главное, что вечерами она приходила к нему в мастерскую, и они вместе возвращались в свою коморку, которую снимали у булочника, садились с ногами на кровать и целовались.

Это были поцелую ног – самые чувствительные, страстные. После долгого хождения босиком ступни горели, они улавливали малейшие перемены другого тела. Земля давала ногам силу и нежность, которыми они обменивались при поцелуе.

– Ноги чище, чем рот, – объяснял Франтишек. – Губы знают столько грязи – скверные слова, внутренние слизи, животную пищу, жареных свиней, например, да и много еще всякой грязи. А ноги… они касаются лишь земли, камней, травы, и все это так соответствует их природе. Поцелуй губ это всегда привкус еще чего-то чужого, а земля одна и та же. По ней мы только что прошлись, потому и оказались рядом.

– Через землю люди могут общаться друг с другом, – кивала Маржинка. – А мы можем и напрямую.

И ее мизинчик вздрагивал в одиночестве и никак не мог изогнуться в ту сторону, где были другие пальцы.

Их счастье не омрачила даже публичная казнь, как-то раз устроенная на площади. Эшафот долго стоял без дела, и вот настал его час.

Казнили священника, который под свое длиннополое одеяние умудрился надеть сандалии. Прихожане сразу заметили неестественность походки и доложили, куда следует. И теперь священник стоял перед бывшей паствой и кричал что есть мочи:

– Безбожники! Вы уткнулись в землю, боготворите ее, боитесь потерять связь с ее нечистотами. Опомнитесь! Посмотрите наверх… Вот где настоящий Бог!

Он воздел руки к небу. Но горожане остались глухи к его призыву. Для них Бог ходил по земле, босой, как и они сами. Только таким образом ощущали они близость к Нему и Его благоволение. Священник бросил вызов, как каплю в море, и сам поплатился за него.

Франтишек и Маржинка тоже были на площади. Казалось, весь город собрался тут. Маржинка встала на ступни Франтишека, как делала обычно, но вся дрожала и не хотела смотреть на казнь.

– Да пребудет с нами земля! – закричали с площади. И под эти голоса священнику отрубили ноги.

Бедняга сразу упал, и, видимо, от шока еще не чувствовал боли. Он пополз по эшафоту, потом по ступеням, хотел что-то сказать, но изо рта полилась кровь. Он отхаркивался и продолжал упрямо хвататься за доски. Туловище само прыгало по ступеням, как мячик.

Так он оказался внизу, среди толпы. От него брезгливо отворачивались, старались не ступать на кровавые реки, текущие за ним. А он сам цеплялся за ноги, кто стоял ближе. Люди приходили в ужас. Те, до кого он успел дотронуться, впадали в панику, отталкивали соседей, наступали на ноги.

Толпа оборотилась в хаос. Пришли в движение уже и задние ряды. На них напирали передние, которые хотели поскорее покинуть площадь. Но улицы были слишком узкие, чтобы вместить сразу всех. Люди падали друг на друга, сбивали с ног, топтали. Маржинку буквально снесли со ступней Франтишека, и он не успел удержать ее. Еще какое-то время он следовал за ее головой, мелькавшей впереди в толпе, но потом потерял ее. Людским потоком его вынесло на одну из улиц, закрутило, оттащило, временами он даже не чувствовал земли под собой. А когда толпа наконец схлынула, он вернулся на опустевшую площадь. Маржинки нигде не было.

Он искал ее долго. Сначала, конечно, возвратился в коморку булочника, но хозяин, раздосадованный последними городскими событиями, решил избавиться от постояльцев.

– Забирайте вещи. Ваша дама уже свои взяла.

Действительно в комнате не осталось никаких следов Маржинки. Словно ее и не было здесь. Он собрал свой заплечный мешок и вышел.

Найти человека в таком людном месте оказалось непросто. Можно было надеется на случай, но Франтишек не мог просто так слоняться по улицам и ждать чуда.

– Я же должен почувствовать ее ножки. Мы ходили по одной и той же земле, она должна подсказать мне… Ищите же, пожалуйста, ищите, – снова заговорил он со своими ногами, как когда-то беседовал в одиночестве с сапогами.

Про сапоги он никогда больше не вспоминал. Они перестали иметь для него значение. Значение имела только земля, эти булыжники мостовой, по которым прошла она… Он шел и смотрел вниз, пытаясь почувствовать ее близость, как вдруг увидал след. Черный след женской левой ноги, измазанной дегтем, с отстоящим мизинцем. Это было не чудо – сама Маржинка давала ему знак, и он побежал по ее следам, не помня себя от радости.

Но радость то и дело сменялась тревогой. Что если он потеряет эту ниточку или ее увидит еще кто-то. Тогда дегтярный налет сочтут за подобие обуви. Маржинку найдут раньше, чем он, и придадут страшной казни. А ему придется всю жизнь носить ее на руках. Или же он смастерит маленькую тележку и будет возить впереди себя, чтобы всегда любоваться любимой. Уж тогда она не сможет от него ускользнуть.

– Что за глупые мысли лезут в голову.

Он встряхнулся и прибавил шагу. По походке он уже вполне походил на местного. Ног он больше не замечал. Они не существовали для него. На целом свете был сейчас только один этот черный след. Но постепенно он начал стираться до серого, потом исчезла подошва, пятка, средние пальцы, и от следа остался только один мизинец черным разорванным многоточием тянувшийся вдаль. Потом и точки исчезли, стали невидимы. Маржинка превратилась для него в невидимку. А была ли она? Встречались ли они в этом городе? Когда это было и где?

В отчаянии Франтишек отправился к тому месту, где когда-то он уввидел свою любовь. Скорее чтобы удостовериться, что это было на самом деле.

На ступенях большого дома, на том же месте сидела Маржинка, только смотрела она уже не на свои ноги, а только на него. И понял тогда Франтишек, что любовь всегда ходит босой. Она не оставляет следов на земле, тем более на небе. Следы прячутся в сердце, в том месте, где он впервые нашел ее.

– Капитан, там один снова сошел с ума.

– Хорошо, я сейчас приду.

«Беда с этими потерпевшими».

– Ничего хорошего. Кричит, всех напугал.

Старпом еще ругался, переходя от капитанского мостика в салон, но уже не так экспрессивно, как в первые разы, скорее для проформы. Экипаж уже привык. Это с первым они сами чуть не чокнулись.