Он продолжал шнырять туда-сюда через дверь, словно за спичками. Мы хотели бы послать его подальше, но боялись, что он не вернется. Мы жили в одних и тех же пределах, передвигались в них и посылали друг друга лишь по одному адресу. Но если нельзя было послать его, то, может, удастся кого-то другого. Вместо него. Туда, за дверь. Как же нам сразу не пришло в голову?

– Надо выбрать еще одного Посланника.

Барак охватило привычное единодушие. Мы оттеснили разжалованного и выбрали нового ходока, всучили ему выстиранную белую тряпку и подвели к двери. Он постучал. С той стороны скрипнули засовы. Он осторожно открыл. И в тот же миг вновь заголосило оружие.

Мы похоронили нового избранника по устоявшейся традиции на месте гибели – возле двери. Итак, у нас имелось два трупа, надоевший до умопомрачения барак и пресловутый Посланник, на которого мы и обратили свои взоры.

– Что смотришь? Иди, – сказали мы сухо, когда убитый уже лежал в земле. – Путь свободен.

– Они решили, что он хочет сбежать. Не нужно было посылать нового человека, – пытался оправдаться он.

Он стучал и выходил по-прежнему, всякий раз принося безнадежные новости. Мы уже не придирались, а тупо глядели ему вслед. Мы смирились с его путанным существованием, как когда-то по его наущению мы свыклись с неволей. Командировки, в которые мы его по-прежнему снаряжали, поддерживались лишь по инерции. Только они создавали хоть какую-то видимость жизни. Мы больше не разглядывали небо. Дождь лил из потолочной дыры, не переставая. Мы ничего не просили от них и ничего не принимали от Посланника, кроме скудной еды. Убирать за собой мы тоже перестали и сидели, заткнув носы в облаках нестерпимой вони. Ко всему прочему начало размывать могилы наших героев, что, несомненно, придавало еще больше страданий. И вот в такой разлагающей и парализующей атмосфере возобновились переговоры по нашему освобождению.

– Они уже нашли, на кого нас обменяют, – торжественно доложил Посланник.

– Они что, раньше не знали, кто им нужен? – недоумевали мы.

– Знали, но, видимо, не могли найти, – додумывал он. – Они просили прибрать здесь немного. Те, на кого нас обменяют, тоже будут жить в этом бараке.

– Какой же смысл в таком обмене?

– Им виднее, – сказал Посланник и многозначительно поднял вверх указательный палец.

Словно ушатом воды, окатило нас трудовым энтузиазмом. Мы бросились подметать, чистить, мыть, стирать и собирать вещи. Управились за час и сидели на вещах еще несколько дней. А Посланник не спешил называть точную дату. Он передавал только, что нами довольны, нас хвалят, а на самом главном вопросе старался улизнуть. Мы уже сговорились прижать его, как следует, к одной из стенок. Но вдруг он сам пропал – не вернулся со своей очередной ходки.

Накопившиеся сомнения привели нас к выводу, что он сбежал. Либо с теми, к кому его посылали, либо от них. Большинство из нас присоединилось к первому варианту, и Посланник мигом превратился в предателя, самого подлого и изощренного, предававшего нас монотонно день за днем и улыбающегося нам из-за двери, как из-под маски. С этой мыслью мы прожили еще сутки, прислушиваясь к внешним шорохам. Но за дверью ничего не происходило. Про нас забыли. Внезапная догадка поразила всех – они обменяли только Посланника! А мы что же, останемся здесь до конца жизни?! В приливе безудержной ярости наша братия бросилась к стенам и принялась их долбить, чтобы развались барак целиком и окончательно. Но когда мы подступили к двери, то ощутили в ней странную легкость, не скованную железом замков. Дверь оказалась открытой. Опять!

Многие испугались открытой двери. Как-никак мы чувствовали себя в безопасности в этом запертом бараке, где-то на подсознании догадываясь, что сюда они не войдут. Самые смелые начали выходить. Снаружи никто не лаял и не стрелял. Собак не было и никого не было. Мы выбирались медленно, по одному, пока ни вышли все и ни остановились возле барака.

Первое, что поразило нас, было небо, от которого мы отвыкли – не квадратный кусок окна, а бескрайняя пустыня, переполненная созвездиями Свободы. Под ногами печально валялись листы из наших писем. Трепетали на ветру нежные слова, накарябанные в темноте барака. Рядом лежал наш мертвый предатель – наш Посланник. Он не сумел уйти далеко. Склонившись над ним в запоздалой жалости, мы и не заметили, как в нас начали стрелять. Бесшумно, хладнокровно и метко.

Они стреляли до тех пор, пока не убили всех. Кроме меня. В меня они не попали. Даже не целились. Так мне обещали. Потому что это я завел сюда людей, тем самым, выполнив давно заключенный договор и главную в своей жизни задачу. Теперь я свободен. Я не знаю, что мне за это будет. Да и будет ли что-нибудь, кроме беспредельного черного неба с россыпью мерцающих звезд.

– Выросла, выросла. За этот год вымахала, будь здоров. Ума, правда, не прибавилось.

Стоя у плиты, мать пользовалась моментом разглядеть дочку, моющую рядом посуду.

– Куда растет – непонятно. Слышь, папаша, скоро тебя обгонит.

Отец спешно поглощал остывающее содержимое тарелки и не интересовался разговором.

– Пусть обгоняет, – выдавил он наконец вместе с отрыжкой. – Сейчас высокие в моде.

– Ой, много ты понимаешь, – фыркнула мать. – Наша и без того красавица. Смотри, какие щечки румяные… Ой, вот и первые прыщики выскочили. Зреет дочура-то. Небось, уж по мальчикам вздыхает… А, Верка? Ну что ты молчишь все время? Вышла бы на улицу, погуляла со сверстниками, а то сидишь целыми днями в четырех стенах.

Вера, поджав губу, елозила щеткой по истекающей жиром посуде. По случаю каникул на нее возложили почетную обязанность смывать следы семейной трапезы. В этот раз на обед был упитанный годовалый цыпленок, встрепенувший чувствительное материнское сердце.

– Хотя нет, не по мальчикам. По артистам, наверно. А? По каким-нибудь рок-музыкантам? – легонько толкала она в плечо девочку. – Я, помню, в школе в одного певца знаменитого была влюблена…

– Ты мне не рассказывала, – удивился отец, отрываясь от тарелки.

– Я тебе много чего не рассказывала, – довольно отозвалась мать и, напевая что-то себе под нос, удалилась. Вера домыла сковородку и тоже скрылась в своей комнате. Гулять она опять не пошла, а уселась за письменный стол, включила магнитофон и осторожно повернула ключ в потайном ящике.

Перед ней лежал Он. Его портрет и целая подборка вещей, с Ним связанных. Никогда еще не встречала Вера такого красивого лица – аккуратный тонкий нос – не то что у нее курносый, большие темные глаза, мягкий изгиб губ и светящаяся белизна щек. Просто неземная красота и такая же печаль в глазах. Она поднесла портрет к своим губам и поцеловала, сначала одну щеку, потом другую. Дрожащим ртом охватила Его нарисованные уста, и нос, и трогательный детский подбородок. Совсем не мужской подбородок с редкой приглаженной бородкой. Хоть Вера и не любила бородатых, Его борода казалась особенной. Как и все остальное в этом милом образе.

Она была влюблена без памяти. Влюблена первой прыщавой любовью глупой девчонки. Писала стишки с посвящением, вздыхала и ворочалась по ночам, плохо ела, в общем, проявляла все симптомы, свойственные подобному состоянию. Наполненность Им была настолько велика, что не давала Вере даже раскрыть рот, чтобы рассказать кому-нибудь о своем кумире. Она не хотела делиться ни с кем. Даже имени Его вслух не произносила. Только шепотом и только в темноте, в подушку. И тайно собранными сведениями о Нем наслаждалась в полном одиночестве.

Вдоволь зацеловавши портрет, Вера выложила другие ритуальные предметы, которые могла перебирать часами. Замусоленная карта тех мест, где Он родился и жил. Заметки из книг и журналов с упоминаниями о Нем. Изображения Его тела, одетого и, что более волнительно, полуобнаженного. Его письма к ней – ведь она считала именно себя адресатом этих посланий. Его слова, мысли, Его учение. И, наконец, крест, на котором Его распяли.