Рудаков и Малютин, примостившись за гаражами, дегустировали «Свободу выбора». Рудаков был уже в летах и на пенсии, Малютин – помоложе и время от времени где-то работал, чаще всего грузчиком или разнорабочим. На вопрос участкового, чем он занимается, Малютин так и отвечал: «Разным». Именно Малютин принес из универсама бутылку с таким странным названием.

– Ты что, не мог взять, как обычно, – досадовал Рудаков. – Выпендриться надо.

– Так это по акции.

– Тебе керосин нальют по акции, и тот выпьешь.

– Правильно пахнет, – Малютин, откупорив бутылку, поднес горлышко к самому носу.

– Хватит нюхать, градусы выветрятся. Разливай.

Малютин разлил в пластиковые стаканы, для начала совсем немного – надо было удостовериться, что это именно то, что им нужно.

«Свобода выбора» на удивление пошла отлично. Легла на грудь, как любил говорить Малютин. Он разлил по новой.

– А пиво где?.. – спросил Рудаков. – Забыл?

– Да не… Я подумал, какое пиво.

– Ну хоть закусь какую-нибудь?.. У тебя же оставалось.

Малютин выудил из кармана деньги.

– Сбегать?

Бежать не хотелось. Да и Рудаков не настаивал. Он сам взял бутылку и разлил еще раз.

– Ты как первый раз, ей богу, – качал он головой. – Все забыл.

– Я не забыл. Я просто не думал об этом.

– А о чем же ты думал?

– Осень скоро, – грустно сказал Малютин.

– И что? – не понял Рудаков.

– А то, что нет у нас никакой свободы выбора.

– Езжай на юга. Там ни осени, ни зимы нет.

– Везде есть. Даже где совсем жарко, осень наступает. Только она в другом.

Рудаков согласился, что от осени не уйти. Он поднял голову, посмотрел на небо. Оно было мрачным, все в серых облаках, словно мятое и грязное постельное белье, с которого кто-то поднялся, да так и оставил неубранным.

– И денег у меня нет, ты же знаешь, – продолжал Малютин. – А если б даже были… что с того? Значит, меня снова вынуждают. А я, может, хочу, чтобы здесь и без осени. Тогда как?

– Тогда придется еще за одной идти.

Под разговор они опорожнили бутылку и отправились в тот же универсам за новой.

– Кончилась по акции, – ответила кассирша и, усмехнувшись, добавила. – Всем дешевой свободы надо… Вон, возьмите «Столичную».

Рудакову почему-то не захотелось «Столичной». Он потянул за рукав Малютина, но тот все хлопал глазами на кассиршу.

– А вы где осень встречаете? – вдруг спросил он.

Кассирша не растерялась и ответила сразу:

– Где-где… в Караганде.

Рудаков вышел из гастронома, за ним поникший Малютин. Они так ни на что и не решились.

Дома Рудаков почувствовал себя скверно. Прилег на кушетку и стал думать, где у него болит. Организм не проявлял никаких признаков нездоровья. Впрочем, и хорошо Рудакову не было.

Он лежал, и ему не хотелось ровным счетом ничего.

«Может, «Свобода выбора» виновата?» – думал он. – «А может, и правда, подступающая к порогу осень. А вместе с ней старость».

– Опять с утра пораньше, – привычно ворчала проходящая мимо жена. Ее голос напоминал постоянно включенное радио. Можно, конечно, встать и выключить, но Рудакову не хотелось. Он привык к этому радио, которое ежедневно транслировало одни и те же передачи.

– Иди поешь, – позвала из кухни жена-радио. – Сегодня твои любимые голубцы приготовила.

– Ленивые? – отозвался Рудаков.

– Они самые.

– Твои любимые, – поправил он.

Рудаков поплелся на кухню, просто затем, чтобы не расстраивать жену. Съел большую порцию и снова лег.

«Чего я хочу?» – думал он, но ничего не приходило в голову. Все желания будто выветрились. Он решил привлечь их обратно в то место, где они преспокойно томились на протяжении долгих лет. Еще вчера он мечтал съездить на рыбалку, а позавчера – зайти к соседу посудачить, а год назад – махнуть куда-нибудь далеко, на те же юга. А еще всю жизнь, сколько себя помнил, хотел купить машину.

Теперь все было едино. И возможность приобрести машину была не важнее, чем необходимость вынести мусор. Силы были, при этом напрочь отсутствовало желание тратить их на что-то. Впрочем, и продолжать лежать тоже не хотелось – лентяем Рудаков не был.

Он встал и вынес ведро с мусором.

«Люблю ли я жену?» – задался вопросом Рудаков, поднимаясь обратно по лестнице в надежде расшевелить хоть какие-то эмоции.

– Маша, ты меня любишь? – перефразировал он, вручая жене пустое ведро.

– Раз в месяц мусор вынесет, так не пойми что уже за это требует, – возмутилась та.

В голове Рудакова не просветлело. Он вернулся в комнату, открыл ящик письменного стола – там было много всякой всячины, что скопилось за годы его перманентных увлечений и что жалко было выкинуть: коллекция монет, самодельная трубка, вырезки из газет, выцветшие брошюры с правилами дорожного движения и прочее. Рудаков неожиданно ясно увидел, сколько возможностей таит в себе один лишь этот ящик. Каждая из вещей имела продолжение, стоило лишь сделать выбор. Но только вот зачем ему этот выбор?

Свобода выбора на глазах превращалась в несвободу этот выбор не делать. То есть, если Рудаков и сделает какой-то выбор, он изначально будет несвободным, поскольку он его не хотел. Выбирать или не выбирать – в этом теперь была проблема.

Рудаков вспотел от умственного напряжения и включил телевизор. Это всегда помогало на время отрешиться. Программы переключать не стал, остановился на первой попавшейся. Передавали новости. Толпы демонстрантов заполонили экран и улицы какого-то города. Перед Рудаковым мелькали транспаранты с иностранными словами, которых он не понимал. Диктор пояснил, что митингующие требуют от властей свободу выбора.

– Идиоты! – тихо сказал Рудаков. – Да вы хоть знаете, что это такое?!

Демонстранты, видимо, не знали и продолжали требовать.

– А ну вас к лешему. Живите, как хотите.

И он снова погрузился в свою несвободу, как в аквариум без рыб, с одной сплошной зеленовато-бурой тиной. Эта тина заволокла все, что до этого так любил или не любил Рудаков, все стало однообразно мутно и безвкусно, и жена, проплывающая мимо большой белой камбалой, не притягивала и не отталкивала. И уже ничего не говорила.

Только после нескольких дней пребывания в состоянии полного погружении он вдруг сообразил, что делу можно придать и обратный ход. А именно, выпить эту чертову «Свободу выбора» еще раз, через «не хочу», при этом соблюсти все формальности, словом совершить тот же ритуал.

Пластиковые стаканчики Рудаков нашел быстро. Место, где они пили, он тоже прекрасно помнил. С бутылкой оказалось сложнее – в том универсаме не было, пришлось обежать весь район и купить уже по полной цене. Но, главное, как назло, куда-то пропал Малютин. Его не было ни дома, ни на последней работе.

Он нашел Малютина в одном из соседних дворов. Тот сидел задумчивый на детской площадке и разглядывал детей.

– Слышь, ты как? – подошел к нему Рудаков. – Я тебя искал.

– Зачем? – Малютин поднял на него мутные глаза.

– Надо бы повторить, – Рудаков открыл перед ним пакет, но Малютин даже не заглянул внутрь.

– Я завязал, – ответил он.

Этот скотный двор ничем не отличался от других дворов в округе. А если бы и отличался, никто бы не заметил разницы, потому что не стал выяснять – пустое это дело. Здесь так же воняло навозом и скошенным клевером, кудахтали куры, блеяли козы, и корову выводили на пастбище одной и той же дорогой, которую она знала наизусть. Те же отруби и овес по утрам, а вечером сочная морковка с грядки. Бывали дни, когда кого-то забирали, его место тут же занимал молодняк. Кто-то вылуплялся, кто-то дох. В общем, свершался обычный круговорот жизни и смерти в природе.

Достопримечательностью двора можно назвать лишь небольшой заросший пруд, в котором плавали утки, выискивая в камышовых заводях рачков и личинки насекомых. Прыткие водомерки рассекали под самыми их клювами, и кое-где выныривали из воды бутоны кувшинок, лопаясь бело-розовыми цветками. С ними сражались утята, пытаясь вытянуть упругие стебли со дна. Но кувшинки не поддавались, словно были привязаны намертво. Особый уклад жизни также был намертво привязан к этому месту, и даже если скотный двор выкорчевать отсюда со всем содержимым, его дух все рано останется.