– Урра! Да шдравштвует великий ишобретатель!

– Ньютон! – крикнула Сонька.

– Ломоносов!

В разных концах класса к потолку полетели потрепанные книжки. Мальчишки и девчонки вспоминали разных ученых и, выкрикивая их фамилии, что-нибудь бросали к потолку от восторга. Швака сколько ни вспоминал, не мог вспомнить ни одной подходящей фамилии. Тогда он махнул рукой на ученых и крикнул:

– Да шдравштвует Гаргантюа и Пантагрюэль!

Такого ученого никто не знал, и Шваку не поддержали. Швака, если честно признаться, и сам не знал ничего про Гаргантюа и Пантагрюэля, просто однажды слышал от старшеклассников эти непонятные имена. Но что делать, когда энтузиазм еще не иссяк, а лозунги уже кончились. Дело не в именах, а в энтузиазме. Если б Швака в этот момент вспомнил королеву английскую, он с таким же успехом крикнул бы: «Да шдравштвует Елишавета!» Санька переглянулся с Зебриком. Это был триумф.

– А я собирать бутылки не буду, – вдруг заявил Круглый.

И только тут все увидели, что он один сидит за своей партой, и ничего не выкрикивает, и не бросает к потолку книжки. И прозвучало это заявление так, как если б он сказал: «А я вам лягушку за пазуху положу». При любом великом начинании всегда найдется скептик, имеющий в запасе одну холодненькую лягушку.

– А почему не будешь? – спросила Нинка Мумия.

Владик Синицын сидел с таким видом, будто знал, почему именно не надо собирать бутылки.

– Потому что это глупость.

– А почему глупость? – уже сомневающимся голосом спросила Нинка, и многие мальчишки и девчонки сомневающимися глазами посмотрели на Круглого. А он, почувствовав всеобщее внимание, высокомерно усмехнулся, как умеют усмехаться лишь круглые отличники, и очень умно, голосом, в котором слышалось превосходство, сказал:

– За бутылки нельзя купить машину.

Санька перепрыгнул через скамейку и подступил к Круглому:

– Почему нельзя?…

Владик молча собирал книжки в портфель. Он игнорировал великого изобретателя. Санька понимал, что если он сейчас при всех не докажет Круглому, что тот не просто круглый, а круглый, как колесо, то многие засомневаются, некоторые, может быть, совсем откажутся участвовать, и тогда план, начертанный на бумаге с такой тщательностью, полетит ко всем бабушкиным чертям, которых она изредка вспоминает, когда у нее что-нибудь не ладится.

– Почему? – повторил Санька.

За спиной в дверь заглянула Леночка Весник. Она ждала Владика, чтобы отдать ему «Графа Монте-Кристо» и чтобы вместе идти домой: они жили на одной улице. Круглый схватил портфель и хотел обойти Саньку, но Санька преградил ему дорогу:

– Почему?

– За бутылку из-под ситро вам дадут машину? Держите карман шире!

Он сказал это как взрослый, умудренный опытом человек. Санька чуть не в нос сунул ему бумажку с расчетами. Слово «Круглый» показалось Саньке недостаточно выразительным, чтобы высказать все его возмущение, и поэтому он по ассоциации с этим словом моментально придумал другое и крикнул:

– Глобус ты!

В классе засмеялись, но Санька успел заметить, что засмеялись не все. Громче и дольше всех смеялись Козлик и Швака. Им уже смеяться не хотелось, а они все смеялись, чтобы показать, насколько они не принимают Круглого всерьез.

Круглый же за то, что его обозвали Глобусом, разозлился и сразу, потеряв все свое спокойствие, визгливым голосом крикнул:

– Ну и пусть Глобус, а машины у вас все равно не будет!

В это время снова заглянула в класс Леночка. Санька увидел ее краешком глаза. И тут на него нашло вдохновение. Он стянул с шеи помятый с чернильным пятнышком около узла галстук и протянул Круглому:

– На!.. Если не будет, не отдавай мне галстук. Ни за что не отдавай!

Круглый сначала растерялся, а потом радостно схватил галстук. Он понял, что подловил Саньку.

– Галстучек твой тю-тю, – сказал он и торопливо выскользнул за дверь, пока Санька не передумал.

Леночка Весник стояла около двери. Она все слышала и кое-что видела, потому что два раза заглядывала в класс.

– Зачем ты взял галстук? – сердито спросила она у Владика. – Его же будут ругать за то, что он ходит в школу без галстука.

– Ну и пусть ругают.

Капелька удивленно посмотрела на Круглого и невольно сравнила его с Санькой Горским Этот непричесанный мальчишка всегда удивлял ее своими выходками. Она давала ему читать книжки, но не хотела с ним дружить, потому что он совсем неинтеллигентный, а Владик и вежливый, и умный мальчик. Но сейчас Леночке что-то не нравилось во Владике и что-то нравилось в Саньке.

– Дай сюда.

Она неожиданно вырвала у Круглого Санькин галстук и побежала одна вниз по лестнице. Владик хотел ее догнать, но Леночка бегала раз в пять быстрее него.

В первый день класс ликовал. Все звенья перевыполнили план по сбору бутылок на 300 – 350 процентов. Один Швака притащил пять кефирных, пять водочных бутылок, три поллитровые банки, одну литровую и одну трехлитровую. Два последующие дня план выполнялся, а к концу недели он трещал по всем швам.

Санька ждал с нетерпением понедельника. Ночью ему приснилось, что Анна Елисеевна склоняет его по падежам. По комнате расхаживали немецкие падежи – именительный, родительный, дательный, винительный. А винительный надел на голову фашистскую каску со свастикой и доказывал Саньке, что он есть генитиф.

Проснулся он рано. Бабушка еще не успела приготовить завтрак. Сунул в портфель два яблока, прошмыгнул на улицу.

Сонная сторожиха с причитаниями отперла дверь, села к батарее додремывать. Санька прошелся по гулкому коридору. От нечего делать стал заглядывать в классы. Его удивляло, что из классов не успели убраться ночные тени. Понедельник еще не заходил сюда.

Санька решил поиграть в календарь. Он представил себя понедельником и стал важно и хмуро расхаживать по длинному коридору. Время от времени, как настоящий понедельник, зевал.

Понедельник, действительно, оказался тяжелым днем. К началу занятий на «Карамбаче» собралось не больше десяти бутылок. А во вторник разразился скандал. Шваку погубило тщеславие, а Швака погубил бутылочную эпопею. Он перелил из огромной бутылки вишневую настойку в эмалированное ведро, а бутыль оттащил Саньке в сарай. Но его мама не поняла благородного порыва сына и явилась в школу требовать свою бутыль обратно. Она долго шумела в учительской и даже вспомнила примус, который Швака еще в прошлом году утащил в качестве цветного металлолома. «Ну и память у твоей матери, – вздохнул Санька, – моя бабушка про медный тазик давно забыла».

К директору вызвали не всех, а инициаторов бутылочной лихорадки и их ближайших помощников – Соньку Козловскую и Шваку. Остальные считались «спровоцированными этой четверкой», как выразилась Анна Елисеевна. Санька так не любил эту учительницу, что даже когда она говорила по-русски, отказывался ее понимать, потому что и русские слова у нее звучали резко, неприветливо, как немецкие.

Директор подождал, пока Зебрик плотнее прикроет за собой дверь, и голосом, в котором прозвучала настоящая озабоченность, спросил:

– Ну, что мне с вами делать?

– Ванкстиныч, бутылки – это так, финансовая проблема, – попробовал сразу же объяснить Санька. – Мы же хотим автомобиль построить. Настоящий.

– Вы понимаете, что такое автомобиль? В нем одних деталей пятьсот штук.

– Нет, Ванкстиныч, – скромно поправил его Зебрик. – Пятьсот одна. Я считал, – его очки засветились ученым блеском. – Только там много лишних. Глушитель, тормозная система, а в ней сразу сколько деталей!

– Вот как раз тормозной системы вам и не хватает. Вы бы хоть со мной посоветовались. Для того, чтобы построить автомобиль, сколько всего надо. Одного ума приложить…

– У-у-у, Ванкстнныч, ума у нас хватит! – живо махнул рукой Санька.

– Хватит, – поддержал его Зебрик.

– Школько угодно, – добавил Швака.

Директор неожиданно улыбнулся.

– Ума у вас, значит, сколько угодно, а чего же вам не хватает?

– Кузова нам еще не хватает, – быстро заговорил Санька. – Кузовы нигде не продаются. Мы хотим его сделать в нашей столяр«ной мастерской. Только вы скажите Иван Кириллычу. А то он ругается.