Сначала Клеопатра подумала, что это и в самом деле преисподняя, затем поняла, что ошибалась. Все здесь было не так, как она себе представляла… Нет, это не Тартар. Никто не сможет убедить ее в этом, даже сами правители нового царства, в котором она оказалась.

Клеопатра резко выпрямилась на постели, не столько услышав, сколько почувствовав, что дверь открывается. Света тусклой лампы хватало, чтобы разглядеть человека, стоявшего рядом с постелью. Такой одежды ей никогда прежде видеть не доводилось. Темный блестящий материал. Куртка с серебряными пуговицами. Волосы, связанные на затылке светлой лентой. Бородатое лицо, удлиненное и смуглое. Темно-голубые глаза, в которых сверкают ум и веселье.

Клеопатра уселась и внимательно оглядела вошедшего.

— И кто же ты?

— Никколо Макиавелли, к вашим услугам, Клеопатра.

— Тебе известно, кто я?

— Конечно. Ваша слава бессмертна, леди.

— Моя слава, но не я сама. Умереть от своей собственной руки и превратиться в тень в стране теней!.. Куда я попала, господин Макиавелли? Это преисподняя, где властвуют боги тьмы?

— Отнюдь нет, — ответил Макиавелли. — И, будьте добры, называйте меня Никколо. Надеюсь, мы станем друзьями.

С его стороны это было нахальство, чтобы не сказать больше. Но что делать? Клеопатра понимала, что здесь ей и в самом деле понадобятся друзья.

— Скажи, Никколо, это правда не преисподняя? Где я в таком случае?

— Моя королева, с тех пор, как вы умерли, прошло много лет. Люди снова вернули вас к жизни, используя механизм, который они называют компьютером.

— И что же это такое?

— Вам все объяснят, Клеопатра.

— Кто?

— Те, кто теперь правит нами. Это не Тартар, хотя место весьма близкое к тому, как наши поэты представляли себе преисподнюю. У нас есть тела, но они не похожи на прежние. Для их создания применено колдовство нового типа, называемое наукой. Вот каким образом возникли наши тела. Они не стареют и не подвержены заболеваниям.

— Значит, мы бессмертны?

— В каком-то смысле да. В нашем теперешнем состоянии отсутствуют естественные причины, которые могли бы вызвать смерть. С другой стороны, мы существуем по прихоти наших хозяев, которые создали это место и вызвали нас к жизни внутри него. Стоит им пошевелить пальцем, и мы исчезнем снова. Весь наш мир своим существованием обязан только их капризу.

Клеопатра во все глаза смотрела на собеседника.

— Ничего не понимаю. Мы исчезнем? Но куда мы тогда денемся?

— Это, — ответил Макиавелли, — таинство, которого я тоже не понимаю. Меня просто известили, что если они не захотят, чтобы мы существовали, нас не станет. Потом, если им вздумается оживить нас снова, это потребует от них так же мало усилий.

— Скверная ситуация, — сказала Клеопатра.

— Да.

— И мы бессильны изменить ее?

Макиавелли придал лицу задумчивое выражение.

— Не совсем бессильны, я полагаю. Кое-что еще в нашей воле. Ситуация не лишена определенных возможностей.

Они поглядели друг на друга долгим, исполненным значения взглядом. Клеопатра подумала, как сильно этот человек, с его странной одеждой, аккуратно подстриженной небольшой бородкой и сверкающими глазами, напоминает ей некоторых римских политиков. Больше всего он походил на Кассия, но казался умнее.

Макиавелли тоже изучал Клеопатру, и то, что он видел, ему нравилось. Царица не была красавицей — лицо слишком удлиненное, нос чересчур великоват, губы излишне тонки. Афродитой ее никто не назовет. Но в ней чувствовалось нечто такое, чего были лишены самые прекрасные женщины, которых он знал: сильный ум и магнетическая привлекательность. Тело, просвечивающее сквозь шелковую голубую накидку, выглядело маленьким, гибким, полным жизни, женственным, волнующим. Лицо излучало энергию.

Вопрос — что означало ее появление здесь, среди двойников? С какой стати инженеры оживили ее? Надо срочно обсудить эту проблему с Цицероном.

Когда Макиавелли прибыл, уже наступил полдень, и Цицерон прогуливался в саду. Это был прекрасный сад, где цвело и благоухало все, что только может произрастать в Италии. Здесь даже имелся небольшой водопад. За садом находилась вилла Цицерона, прекрасная имитация настоящей римской виллы. Здесь Цицерон проводил много времени, здесь же он делал заметки единственной в своем роде, не поддающейся расшифровке скорописью.

— Приветствую вас, Цицерон, — сказал Макиавелли.

— Очень кстати, что вы появились, Никколо, — ответил Цицерон. — Присядьте, выпейте бокал фалернского.

Макиавелли сел и принял протянутый бокал. Ему нравилось бывать здесь. И не только потому, что его привлекало само это место и спокойствие, всегда царившее на вилле; ему доставляло большое удовольствие беседовать с Цицероном. Оба они были политиками, оба обладали классическим складом ума, несмотря на то, что жили в эпохах, отстоящих друг от друга на полторы тысячи лет. У Макиавелли было гораздо больше общего с Цицероном, чем с королевой Викторией или Фридрихом Великим, хотя хронологически они были ближе ему.

— У меня интересные новости, — сказал Макиавелли.

— Прекрасно. У меня тоже. Но давайте поговорим за обедом. Публий, мой повар, не любит ждать.

Во время обеда по настоянию Макиавелли Цицерон рассказал о новом городе, который он посетил вместе с Бакуниным. Макиавелли проявил вежливое удивление, но не более того. Ел Цицерон мало и за обедом выпил всего два бокала вина. Он с нетерпением дожидался сведений Макиавелли, однако разговор как-то незаметно ушел в сторону, коснувшись того, как много для них значат физические условия. О двойниках нельзя было сказать, что они обладают сенсорным аппаратом в обычном смысле этого слова. Теоретически двойники не должны были ощущать вкус, запах и прочее. Фактически же дело обстояло иначе, и это ставило в тупик ученых, их хозяев.

— Как может информация чувствовать? — удивлялись они.

Даже мудрый Цицерон не знал ответа. Возможно, это был просто самообман, порождаемый восстановленным разумом. Возможно, для того чтобы мыслить, людям необходимо ощущать свои физические связи с окружающим миром, и, поскольку таковые на самом деле отсутствовали, они непроизвольно симулировали их. В соответствии с этим предположением виртуальные двойники некогда живых людей теперь сами продуцировали виртуальные чувства. Умники-ученые считали также, что у двойников не может быть никакого секса. И снова они ошибались: сексуальные связи — или что-то очень на них похожее — возникали в Мире Двойников на всем протяжении его существования.

— Вы обсуждали эту проблему с Джоном Сикисом? — спросил Макиавелли, имея в виду нового главу компании, сконструировавшей Мир Двойников.

— Я сказал ему, что не знаю ответа на эти вопросы, — объяснил Цицерон. — «Вы эксперты в этом деле, не мы. Мы — просто объекты ваших экспериментов. Подопытные кролики, так, кажется, говорят». Вот что я ему сказал.

— И что он ответил?

— Имел наглость спросить меня, какого рода сексуальные связи больше всего нравятся двойникам.

— И что вы сказали ему?

— Что это в высшей степени личный вопрос. Но он все равно не унялся. Спросил, действительно ли я получаю удовольствие. А разве кто-то стал бы этим заниматься, если бы дело обстояло иначе, ответил я ему.

— Но ведь это непохоже на настоящую сексуальную связь?

— Прошло больше двух тысяч лет с тех пор, как у меня была настоящая связь, — напомнил Цицерон. — Мои воспоминания об этом божественном наслаждении в значительной степени потускнели. Но то, что доступно нам здесь, тоже неплохо.

— Один из поэтов спустя тысячу лет после вас написал такие слова: «Могила, конечно, прекрасное и уединенное место, но никому не приходит в голову здесь целоваться».[98]

— Ну, мы можем своими глазами убедиться, что он ошибался, — возразил Цицерон. — Если это могила, то ни о какой уединенности и речи быть не может. Люди, такие же, как вы сами, могут вторгнуться к вам, когда им вздумается. Что же касается поцелуев… Ах, я все еще не утратил надежды, что Сикис возродит к жизни мою жену. — Он вздохнул. — Но скажите, Никколо, зачем вы хотели видеть меня? Какие у вас новости?