— Это наша работа. Если не сможем мы, я не знаю, кто сможет. — Дженкинс взглянул на свои часы. — Скоро утро. Всем нам лучше поесть и вздремнуть.

Хендрикс с трудом поднялся на ноги и пошел в кафетерий. Проглотив три бутерброда, отыскал раскладные кровати, заботливо предоставленные армией. Едва коснувшись головой подушки, он уснул.

Томлинсон разбудил его в полдень. Не в силах разлепить глаза, Хендрикс сидел на кровати с единственной мыслью, что завтра — последний день.

— Морган сказал, Алмуроа не пользуется кроватью, — сообщил Томлинсон. — Просто спит на полу. Первобытное безразличие к комфорту, как считаете?

— Возможно, — сказал Хендрикс, разминая затекшую шею. — А как спал Ирик?

— Не знаю, — ответил Томлинсон. — Кажется, его проверял Карнье.

Хендрикс протер глаза и последовал за Томлинсоном по коридору. В пустой просторной комнате три человека крутились вокруг детектора лжи. Карнье надзирал за его настройкой.

— Вы еще не слышали? — спросил он у вошедших. — Ирик спал вниз головой, уцепившись хвостом за потолочный кронштейн. — Карнье просто светился от радости. — По-моему, наглядное свидетельство варварства.

Хендрикс оставил коллег спорить о том, какой способ сна для чего больше характерен, и отправился на поиски Дженкинса.

Антрополог читал записки, которые громоздились перед ним целой стопой. Рядом на маленькой горелке весело пыхтел кофейник.

— Надеюсь, от детектора лжи будет хоть какой-то прок, — сказал Дженкинс. — Но я сильно сомневаюсь. Наливайте себе кофе. Есть какие-нибудь идеи?

— Ни единой, — ответил Хендрикс. — Все еще пытаюсь проснуться.

— Проблема вот еще в чем, — продолжил Дженкинс. — Как можно судить о цивилизации в целом по единственному ее представителю? Можно ли, к примеру, так судить о человеческой расе? Прошу прощения, у меня, кажется, не осталось сахара.

— Я люблю без сахара, — сказал Хендрикс. — А у вас есть идеи?

— Ни одной толковой. Зато ООН уже теребит меня, требуя решения. Они совершенно исключают возможность ошибки.

— Я тоже, — ответил Хендрикс, чувствуя, как оживает после глотка дымящегося кофе.

— Хочу провести несколько тестов на эстетическое восприятие, — признался Дженкинс. — Может быть, удастся за что-нибудь зацепиться. — Он встал и взял со стола портфель. — Вы со мной?

Хендрикс одним глотком допил кофе и поспешил за Дженкинсом.

— Мне интересно ваше мнение о некоторых вещах, — обратился Дженкинс к Алмуроа намеренно повседневным тоном. Он открыл портфель и достал книгу.

— «Той ночью луна окрасилась в цвет крови, — прочитал он без выражения. — Бэт Мастерсон[2], звеня шпорами, шагал прямиком к салуну Келлера. Его пальцы слегка касались черных рукоятей револьверов. Оттолкнув с пути двух бездельников, он подошел к двери бара».

— Очень мило, — сказал Алмуроа, всматриваясь в лицо Дженкинса. Переведя взгляд на Хендрикса, добавил: — Действительно очень мило.

— А вот это? — Дженкинс достал из портфеля другую книгу и тем же невыразительным голосом прочитал сонет Шекспира.

— Тоже очень мило, — сказал Алмуроа, переводя взгляд с одного лица на другое. — Вижу, вы культурные люди.

— А что вам понравилось больше?

— Ну, трудно сказать. — Алмуроа ненадолго задумался. — В первом отрывке, я бы сказал, больше динамики, зато второй, безусловно, более ритмичен. Мне понравились оба.

— А как насчет этого? — Дженкинс показал роскошную репродукцию Моны Лизы.

— Очень красиво, — осторожно сказал Алмуроа.

— А это? — Дженкинс поднял вверх картинку, неумело нарисованную цветными карандашами.

— Какие красивые цвета…

Из музыки Алмуроа понравился Бах, китайский народный хор, Коул Портер и короткая немелодичная частушка, которую Хендрикс сочинил экспромтом.

— Вообще-то, я не силен в искусстве, — напомнил людям Алмуроа. — Я прежде всего солдат.

Выйдя из комнаты, Хендрикс посмотрел на Дженкинса и пожал плечами:

— Похоже, он понятия не имеет о критическом мышлении. — Хендрикс почувствовал, что чаша весов склоняется в пользу другого пришельца.

— Все же не забывайте, — предупредил Дженкинс, — что мы оцениваем искусство с позиции наших эстетических представлений. У него они могут быть совсем иными. Возможно, у него вообще нет основы, на которую он мог бы опереться, чтобы формировать суждения. Предпочтения людей, их реакция на объект искусства, степень их интереса, способность критиковать — все это зависит от нервной системы, окружения и ряда других факторов, не поддающихся учету.

Хендрикс неуверенно кивнул:

— Но от представителя цивилизации Малиг как-то ждешь более определенных суждений.

— Может, с Ириком нам повезет больше, — сказал Дженкинс.

Ирик заявил, что сонет Шекспира — бессмыслица. Отрывок про ковбоя — бред. Мона Лиза безобразна, карандашный рисунок немногим лучше. Бах, китайский хор, Коул Портер и экспромт Хендрикса — все звучало для его ушей как бессвязный шум.

— Вот познакомитесь поближе с цивилизацией Орджд, тогда поймете, что такое настоящее искусство, — заключил Ирик и поскреб хвостом лоб.

— Разумеется, — добавил он, — не следует забывать, что я грубый, неотесанный солдат и по натуре своей склонен резко осуждать ваше искусство.

Что опять-таки ничего не доказывало.

— Беда в том, — заявил Дженкинс позже, — что отрицательный результат ничего не значит. Они оба могли выражать честное мнение. Нужны более убедительные доказательства.

— Может быть, остальные что-нибудь накопали, — предположил Хендрикс.

— Вечером соберем совещание и посмотрим.

На совещании было представлено огромное количество данных, некоторые из них были не в пользу Алмуроа, другие — не в пользу Ирика. Но ничего такого, что позволило бы сделать окончательный вывод.

— Камень преткновения — отсутствие абсолютной шкалы, по которой мы могли бы оценивать «варварство» и «цивилизованность», — сказал Дженкинс. — У нас нет четких шаблонов, нет образцов стопроцентного варвара или стопроцентно цивилизованного существа.

— Но у нас есть собственные стандарты, — возразил Томлинсон. — Можно экстраполировать их…

— И они все равно останутся нашими, — сказал Дженкинс. — Настоящая цивилизация может иметь стандарты, совершенно непостижимые с нашей точки зрения.

— С этим не поспоришь, — согласился Карнье. — Но какой-то критерий все равно нужен.

— Знаю, — вздохнул Дженкинс. — Вот только какой? Предположим, мы докажем, используя наши стандарты, что некий индивидуум цивилизован. А вот по его стандартам наше решение будет ошибочным.

— Хорошо бы придумать какой-нибудь тест, простой и надежный, — мечтательно произнес Хендрикс.

— А вот на это не рассчитывайте, — сказал Дженкинс. — Ваша фантазия беспочвенна. Полагаю, большинство из вас ожидает обнаружить нечто такое, что сразу же все расставит по своим местам. Скажем, один из инопланетян допустит простую, но показательную ошибку, которая сейчас же его разоблачит. В жизни, господа, так не бывает…

Хендрикс подавил улыбку. Именно на это он и рассчитывал.

— Беда теории «показательной ошибки» состоит в том, — продолжал Дженкинс, — что мы можем осудить целую расу из-за отсутствия ораторского мастерства у одного из ее представителей.

— И что теперь? — спросил Томлинсон.

Дженкинс пожал плечами.

— Мы размножили результаты всех тестов, — сказал он. — Пожалуйста, ознакомьтесь, подумайте и постарайтесь прийти к какому-нибудь заключению. Завтра в полдень мы примем решение.

Хендрикс помассировал ноющую шею. На все про все — менее пятнадцати часов: ночь и половина дня, после чего Земле предстоит сделать ставку.

— Вы вольны проводить любые тесты, какие захотите, — добавил Дженкинс. — Желаю удачи.

Хендрикс посмотрел на часы: девять вечера.

С распечатанными результатами под мышкой Хендрикс отыскал пустой кабинет и погрузился в чтение.