Сказанное выше относится, в частности, к преподаванию русской литературы на «западном цикле», т. е. у студентов, специализировавшихся на изучении европейских языков. Для «русистов» требования были, соответственно, еще выше, как у «западников», они были выше по европейской литературе. Что до курса этой последней, его размеры были поистине необъятны, от французских «шансон де жест»[284] до Тассо[285] и Ариосто[286], Мильтона[287] и Шелли[288], Сервантеса и Кальдерона[289]; заканчивался курс Джойсом[290], Прустом[291] и Ромен Ролланом[292].
Что же до «марксистского разреза», то он сводился к отдельным фразам и цитатам из Маркса и Энгельса, которые профессора старого или нового призыва (старые, т. е. получившие образование еще в царское время, были в большинстве) иногда принуждены были произносить — обычно безо всякой внутренней связи с их курсом. И никто, даже комсомольцы, всерьез этого не принимали.
Дух университета не имел ничего общего с казенной зубрежкой; студенты горячо спорили обо всем в тесно спаянных личной дружбой группах и часто специально занимались каким-либо вопросом вне программы. Профессора, между прочим, всегда живо шли навстречу всем заинтересовавшимся каким-либо научным вопросом.
Вот как в действительности обстоит дело с «советским просвещением», и Рудинскому можно верить. Все, что он говорит, — точно. Кроме того, его свидетельство подтверждается целиком одним советским документом.
Я имею в виду коллективную статью Р. Орловой и Л. Копелева «Потерянное поколение холодной войны». Заметку о «зарубежной литературной молодежи», напечатанную в январском с.г. номере советского журнала «Новый мир».
Статья блестящая и могла бы украсить любой русский зарубежный журнал. Поражают эрудиция авторов, их знание современной литературы Запада, добросовестность, с какой статья написана. Вот у кого бы поучиться нашим зарубежным критикам, отошедшим окончательно от общечеловеческих тем и здесь, в Париже, в «столице мира», продолжающим вариться в собственном соку.
Конечно, статья Р. Орловой[293] и Л. Копелева[294] преподносится в «марксистском разрезе». Иначе невозможно. Но тень Маркса не смущает уже никого.
Главная тема этой статьи — «Рассерженная молодежь».
«Рассерженная молодежь»[295]
Герой этого романа очень молод. Он окончил университет, работает то журналистом, то продавцом, то шофером, с грехом пополам зарабатывает себе на пропитание, одежду, на выпивку и на развлечения. Но главное в его жизни — едва ли не его призвание — это недовольство всем окружающим. Он занят преимущественно тем, что высказывает презрение и недоверие к общественному порядку и очередной возлюбленной, к религии и собутыльникам, к идеалам прогресса и рекламе сигарет… Он очень рассержен, этот юноша. Рассержен на своих родителей и учителей, начальство, парламент, газеты и кино — словом, на всех, кого считает ответственным за устройство, вернее, неустройство этого мира. Вокруг него друзья и сверстники, и все под стать ему. Эти юноши и девушки щеголяют откровенно циничным, подчеркнуто грубым неприятием всех устоев общества и всех его традиций.
Им наплевать на все — и на давно уже потускневшие заповеди буржуазной морали и на светлые мечты самых славных из предков и самых благородных из современников. Им наплевать на лицемерных пошляков и на вдохновенных романтиков, на пресыщенных банкиров и на голодных безработных, на прожженных политиканов, обрекающих целые народы на гибель во имя корыстных расчетов, и на революционеров, отдающих свою жизнь ради счастья других людей и даже еще не рожденных поколений.
Героиня тоже очень молода. И не менее цинична. Впрочем, она не сердится на большой мир — мир общественных проблем и политических страстей, потому что просто не знает и не замечает его. Но в отличие от героинь других веков и других эпох ее не влечет ни великая всеподавляющая любовь, ни святость материнства, ни семейный долг, ни искусство. Еще подростком она пришла к убеждению, что ничего этого не существует. И поэтому она никому не верит, даже самой себе, даже собственным непроизвольным чистым порывам. Ей очень скучно живется, скучно даже во время изысканных развлечений. Впрочем, она ни к чему не стремится, ничего не ищет. Для нее более или менее значительны только очень непосредственные, мгновенные наслаждения. Самые сильные чувства, на которые она способна, — это безотчетное, смутное, чаще всего эротическое влечение или столь же безотчетная, смутная грусть, вызванная недовольством собой и едва отличимая от постоянной скуки.
Герой и героиня легко сходятся и легко расходятся, легко и даже со своеобразным мучительным злорадством разрушают свои и чужие мечты и надежды, обманывают других и самих себя…
Он всячески, то пьяный, то трезвый, шокирует и эпатирует ближайшее окружение, кощунствует и издевается, задирает ноги на респектабельные столы, плюет на паркеты и мраморные гробницы и гогочет в почтительной тишине ученых кабинетов.
И оба они бродят, нестриженые и немытые, с обкусанными ногтями, в нарочито мешковатой одежде, от бара до бара, одурманенные бездушной исступленностью рок-н-ролла, лихорадочными ритмами джаза, яростным самозабвением автомобильных гонок и боксерских матчей — любыми проявлениями слепого азарта.
Это молодые люди, не знающие ни молодости, ни связи времен, ни традиций прошлого, ни надежд на будущее. У них нет ни вчера, ни завтра, а лишь крошечное сегодня, даже только «сей час», «сия минута».
…Книги, строго соответствующей тому, что рассказано выше, нет. И вместе с тем здесь ничего не выдумано, а просто сведены воедино персонажи нескольких произведений, опубликованных в последние годы в различных странах.
В числе этих книг романы и пьесы так называемых рассерженных молодых людей Англии («Счастливчик Джим» Эмиса[296], «Место наверху» Брейна[297], «Соперники» и «Торопись вниз» Уэйна[298], «Оглянись во гневе» Осборна[299]); книги, декларации и самый образ жизни представителей так называемого бит дженерейшн[300] в США (Керуак[301] — «На дороге» и «Люди из подземелья», Клелан Холмс — «Иди!», стихи Аллена Гинсберга[302]); повести француженки Франсуазы Саган[303] — «Здравствуй грусть», «Неопределенная улыбка», «Через месяц, через год…». К ним близки и многие произведения молодых французов, называющих себя «рейстами» (Роб-Грийе[304], Натали Саррот[305], Бютор[306]).
Эпидемия литературной «рассерженности» распространяется со скоростью вирусного гриппа. В Западной Германии ее признаки обнаруживаются в книгах молодых писателей Рольфа Беккера (романы «Ноктюрно», 1951 и «Михаэль Фрост»), Зигфрида Ленца[307] (роман «Человек в потоке» и сборник новелл «Охотник, над которым смеялись»).
