Едва добравшись домой, Айсинар сразу пошел в кабинет. Нашел среди бумаг прошение славнейшего Вейза со всеми приложенными письмами и, не перечитывая, все подписал.

С тех пор сидел опустошенный, отвернув кресло от рабочего стола к окну, и разглядывал стремительно темнеющее небо. Вот сейчас сумерки еще прозрачные, а скоро нальются синевой, и в небе начнут появляться звезды…

В кабинет забегал сынишка, звал покидать дротики, потом приставал с вопросами про игры. Айсинар только потрепал его кудряшки и, отговорившись усталостью, отправил в сад на качели или играть с сестрой. Потом Райяна звала к ужину — тоже не пошел, и жене ничего не осталось, как подать ужин в кабинет. Есть не хотелось. Пирог остыл, жаркое покрылось пленкой жира, а Айсинар все сидел и выдергивал нитки из вышитой салфетки.

Правильно ли он поступил? Казалось, что что-то упускает… а что? Чтобы понять, не хватало покоя. Голова гудела, гудело и билось пламя в крови; размеренное дыхание помогало, но не успокаивало полностью. Если бы Гайи был здесь — его боец и знак его власти. Чемпион, способный подчинить любого, и готовый подчиниться ему. Его Орбин. Его точка равновесия. Он приходил каждый раз после поединка, не тот улыбчивый мальчик, каким он был в семинарии или с родителями на городских праздниках, а бешеный и гордый, настоящий демон бездны. «Поделиться победой» — так он говорил. Сегодня как раз такой день.

Но Гайи ранен, сегодня Айсинар его не дождется.

Не звук шагов и не голос, из раздумий Айсинара вывел лист с черновиком указа, сброшенный со стола внезапным порывом ветра. Голос он услышал уже потом:

— Значит, не ждал меня, славнейший?

И оглянулся. На пороге стоял Гайяри Вейз, такой же, как всегда после боя, разве что вызова в глазах еще больше. О недавнем ранении напоминала лишь тугая повязка на бедре да бледность… впрочем, чтобы судить о бледности, было уже слишком темно.

Не ждал. Конечно, не ждал! И в первый миг даже растерялся — сам не понял, рад или снова злится.

— Зачем встал? — ответил он вопросом на вопрос. — С такой раной лежать надо.

— Ну как же? Сам-то ты не явишься, — Гайи криво усмехнулся. — А рана… брось, славнейший, нет тебе дела до моих ран. Наоборот, тебе даже нравится: я должен был умереть, а, видишь, изловчился и выиграл…

Айсинар не дослушал и даже подумать не успел, что делает — вскочил, сгреб сопляка за грудки и притиснул к стене.

— Да ты хоть понимаешь, что несешь?!

И тут же почувствовал: мальчишка едва на ногах стоит, непонятно, как добраться-то смог? Пришел к нему чуть живой, а он как врага встречает.

Но жалеть Гайяри не получалось — слишком дерзкий. И что несет, конечно, понимает: Айсинару нравилось! Нестерпимо, до дрожи возбуждала мысль, что этот сильный красивый юноша готов умереть и убить — для него, лишь бы принести ему победу. Стыдно признаваться, но так и есть.

— Ты напугал меня сегодня, — добавил он тихо. — Никогда больше так не делай, понял? Никогда.

— Никогда, все, — ответил Гайи, — завтра меня в Орбине не будет. Не мог же я в последний раз не прийти?

И ни капли кокетства. Этот мальчишка, который играет, как дышит, и готов смеяться над чем угодно, сейчас был прям и серьезен… или не был, только казался? Айсинар никогда не знал правды, и это тоже злило и возбуждало одновременно.

— Последний раз? Ни за что, — ответил он. И закончил быстро: — Завтра всем будет не до тебя. Можешь сказать отцу, я подписал его бумаги.

Глава 11

Закончив разминку, ученики выстроились в середине зала, по команде уселись на пятки и замерли. В гимнастическом зале стало так тихо, что, казалось, можно было расслышать шелест осыпающихся цветов за открытыми проемами окон или хруст циновки, если кто-то вдруг шевельнется. Только Эрбилен Ньер, наставник по атлетике и боевым навыкам, прозванный семинаристами Плешивым Эрбом, умел двигаться совершенно бесшумно. Он прохаживался вдоль шеренги учеников, и строго следил за тем, чтобы ни у кого даже мускул на лице не дрогнул.

После разминки полагалось расслабиться, полностью освободить разум от суетных мыслей и, закрыв глаза, сосредоточиться на дыхании. Так по словам наставника можно было унять дар и не выпустить его в азарте боя. Нарайн в это не верил. Поединки вообще не вызывали в нем особого азарта, а любые драки, как и наставника Ньера он терпеть не мог. И вовсе не потому, что у него что-то не получалось — крутил сальто и махал палкой он не хуже других. Только никогда не понимал, зачем это надо? Серьезные дела вершатся разумом, а на силу кулака уповают только дураки. Зачем терять полдня через каждые три, чтобы набивать друг другу синяки и шишки и выворачивать руки, если это же время можно потратить с пользой на чтение книг, решение задач или диспут на какую-нибудь увлекательную тему? Даже прогулка с компанией до ближайшей харчевни и то казалась занятием более полезным и увлекательным. И в этом он был не одинок — большинство семинаристов думали точно также. Только держать это мнение лучше было при себе, иначе недолго попасть в пару к самому Плешивому, и тогда уже пощады не жди: за урочное время вымотает и изобьет так, что до дома не доползешь.

Когда-то Эрбилен Ньер был известным бойцом арены и славился жестокостью — любил калечить соперников: сам частенько хвалился, что поединки с его участием без крови не обходились. Состарившись для игр, пристроился наставлять орбинских юношей и, конечно, к ученикам привязанности не питал. Дело в том, что семинаристы были сплошь патриаршими отпрысками, не в первом колене, так в третьем или четвертом точно: копны золотистых кудрей, чистые лица, скульптурные тела. Породу вершителей не спутаешь ни с чем. А сам он, потомок давней побочной ветви, хоть и мог похвастать безупречной родословной, на вид был далеко небезупречен: сутуловатая спина, длинные руки с широченными как лопаты ладонями, а ко всему прочему — сияющая на макушке лысина. «Старый ублюдок! Орбиниты не лысеют», — смеялись за глаза его ученики. За одно это он бы языкастым паршивцам ноги поотрывал и головенки поскручивал… жаль, такое было не в его власти.

Только Гайяри Вейзу не грозил поединок с Плешивым Эрбом. Ему сходили с рук непослушание, опоздания и даже прогулы. Но вовсе не потому, что Эрбилен его ценил как-то по-особенному, скорее по-особенному презирал. Между собой семинаристы поговаривали, что на самом деле Эрб боится быть битым мальчишкой, да еще и таким истинно по-орбински красивым, и сам Гайяри наверняка в это верил.

Нарайну было наплевать на родословную Эрба, на его особое отношение к Вейзу, да и на Вейза тоже, пока он не вмешивался в их с Салемой планы. Только вот сам Гайяри отчего-то вдруг пристал к нему именно сегодня. Устроился рядом на теории хозяйства, согнав с обычного места Дари Тира, и на философии — сразу за спиной. Все это было явно неспроста. Но сначала пришлось определять цену пшеницы в неурожайный год, и бедняга-чемпион, неплохо справившись с расчетами в серебре и при простом товарообмене, основательно запутался долговыми письмами: принял кафинский хлебный вексель за переводной. А потом его и вовсе вызвали на кафедру докладывать о смысле и методах государственного принуждения. Так до конца занятий ничего Нарайну и не сказал.

Хотя без слов было ясно, все дело в Салеме: ничто, кроме любви к ней, Нарайна с Гайи не связывало. Неужели она все рассказала?! Сама-то Сали была уверена: братик поможет, поддержит… наивная душа. Но Нарайна не проведешь. Ту улыбку, с которой прославленный златокудрый демон вчера снес голову своему поединщику, вряд ли теперь получится забыть. Так улыбаются или злодеи, для которых чужая жизнь пайра не стоит, или отъявленные лжецы.

И вот златокудрый демон как ни в чем не бывало притащился на урок боя и снова уселся бок о бок явно не ради тренировки. Теперь-то уж точно найдет способ выложить, что там ему не терпится.

Наставник Эрб почти прошел мимо, но вдруг остановился и резко развернулся.

— Я смотрю, славный Вейз удостоил нас визитом, — усмехнулся он. — Чем обязаны, непобедимый демон арены? Неужели после нелепого топтания, по недоразумению названного финальным боем, тут и для тебя обнаружилось что-то интересное?