— И что же это за дела на ночь глядя?
А вот тут она оплошала: правдоподобную историю, зачем бы ей понадобилось куда-то ехать из дома на закате, не придумала. А теперь, дрожа от страха, разве сообразишь?
— Дочка, я ведь не просто так спрашиваю, — Отец по-прежнему больше уговаривал, чем требовал. — Если и правда все так важно, то, может, нам вместе поехать? Быстрее уладим.
— Нет, что ты… не беспокойся. Просто… мы с Лоли собирались посмотреть закат на берегу. И птиц послушать… ведь на праздник Младшей приходятся первые соловьиные ночи, ты же помнишь, да?.. Вот мы и хотели услышать раньше всех…
Она болтала без умолку, надеясь, что хотя бы половина ее выдумок покажутся отцу похожими на правду, а он слушал, не перебивая, и никак не давал ей понять, верит или нет. Наконец фантазия иссякла и Салема замолчала, теребя уздечку. Что делать дальше было совершенно не понятно.
Подождав, пока она выговорится, отец кивнул, но отвечать не торопился. Еще раз окинул ее внимательным взглядом, указал на меч.
— А вооружилась зачем? С соловьями воевать? — и добавил: — Давай-ка вернем Красавца в конюшню, а сами — в дом, спать. Я тебя провожу.
Вроде бы и голос не переменился, и тон оставался все таким же мягким, заботливым, но после этих слов вдруг остро кольнуло: все-таки знает. Геленну Вейзу известно все, что затеяла его наивная дурочка-дочка… и ведь одну не оставил — вместе с ней в конюшню пошел и распрячь помог. Салема схватилась за седло:
— Я унесу! — только бы вперед ушел, хоть ненадолго одну оставил. Но нет...
— Пусть лежит, — улыбнулся и по плечу потрепал. — Управляешься с лошадью хорошо, быстро. Еше и амуницию таскать? У нас конюхов полно.
А потом под руку взял и повел к дому.
Нет! Она не может от всего отказаться! Пусть только отец отвернется, пусть оставит ее одну — и она сбежит, снова. Пока шли, Салема уже вся дрожала от страха и напряжения, но еще все надеялась: вот сейчас уйдет… вот сейчас отвлечется… все было бесполезно.
Она ждала, что за дверью дома отец ее отпустит — не отпустил; надеялась, что оставит на пороге спальни — не оставил, напротив, зашел вместе с ней. С тех пор, как Салема стала считаться взрослой девушкой, прошло почти четыре года, и ни разу он не позволял себе подобного, а тут — вошел, не спрашивая, и, как будто она снова ребенок, уселся на кровати.
— Иди, присядь ко мне, — отец отодвинулся в сторону и постучал по освободившемуся месту ладонью.
Да что с ним такое?! Салема осторожно присела на край.
— Ну что ты? Из-за соловьев что ли? Не злись, весна еще не кончилась — наслушаешься, — с мягкой укоризной сказал он и многозначително добавил: — Или ты из-за Лоли?
Неужели Лолия?.. Вот подружка! Из-за нее… все. Теперь все! В пору было разреветься...
Но нет, не будет она реветь! Если отец решил загнать ее в комнату — пусть. Запрет — вылезет в окно. Или вскроет замок заколками и шпильками, не впервой. Все равно убежит! Не добудет Красавца — уведет лошадь у соседей; не пролезет в кладовую — доедет без седла … Творящие! Да она бегом до ворот добежит и стражу подкупит… вот хоть теми же серьгами!.. Вот только он выйдет — сразу же и убежит! И голосок этот трусливый, совестливый, что тихо скулит внутри: «Все! Это все…» — слушать не будет. Плюнуть — да растереть!
Но не сейчас… сейчас нельзя даже вида подавать. Вдруг про Нарайна он все-таки не знает? Вдруг — уйдет?..
А отец между тем вызвал колокольчиком служанку и велел прислать плотника с инструментами. Салема затаилась и замерла, пытаясь проглотить горячий ком в горле — только бы не рассердить. А он вроде и не гневался, улыбался даже уголками губ, но делал все так, словно уже решил: дочь непростительно виновата и сейчас будет наказана. Только что это будет за наказание?..
Так они оба и молчали, пока не явился невольник-фарис из дворовых с ящиком плотницких инструментов. Тогда отец поднялся и приказал:
— Хаким, вставь в окно ставень, а потом запри и окно, и дверь, да не врезными замками, а навесными, снаружи, а то наша красавица та еще плутовка.
Потом повернулся к Салеме. Сжаться хотелось так сильно, чтобы совсем исчезнуть, но отец только обнял, поцеловал в волосы и ласково пообещал:
— Я пошлю весть Лолии, что ты не придешь, скажу — приболела, завтра на празднике встретитесь. Если, конечно, твой рассказ — правда.
Да-да, пусть сообщает, проверяет, пусть делает, что хочет, только уйдет! Уйдет — и ничто ее не удержит, даже ставни, даже эти запоры — она что-нибудь придумает… выпросит у прислуги позвать Гайи, и договорится с ним… точно! Так и сделает! Брат поможет, ведь он никогда не сдается и не проигрывает.
Когда слуга управился с окном, отец совсем было вышел за дверь, но в дверях остановился.
— Да! И на брата не рассчитывай. Эту ночь, он, пожалуй, в винном погребе переночует, тоже под замком, — улыбнулся на прощание и вышел.
Теперь точно все… Двери заперты и снаружи стучит Хаким навешивая замки… Салема едва дождалась, пока он закончит работу, и только он ушел — бросилась на постель и разревелась, до крови кусая сжатые кулаки.
Глава 15
До городской стены летел, как на пожар, а миновав ворота, сразу же свернул на торговую площадь. Там, привязав лошадь у казенной конюшни, и почти бегом поспешил к рядам зеленщиков и молочников. Если интересуют городские новости и слухи, верное дело — послушать, о чем болтают торговки с кухарками.
Несмотря на раннее утро, площадь и впрямь кипела новостями. Селяне из пригорода еще только раскладывали на прилавках-телегах свежий товар, городские покупатели едва начали прицениваться, а разговоры уже заполнили все кругом: вон пекарь шепчется с кондитером, три служанки, побросав корзины, размахивают руками и ахают; а дородная зеленщица с суровым лицом что-то внушает старику-подметальщику, но что — издали не разберешь. Нарайн подошел ближе и, сделав вид, что разглядывает отмытые до блеска бока морковок, навострил уши, только все зря — разговор тут же стих, а торговка повернулась к нему, уже не суровая, а улыбчивая и приветливая:
— Что желаешь, славный? Морковочка у меня как на подбор, да и свеколка есть, редечка… а капустка-то, глянь-ка, ни пятнышка гнили не найдешь! У нас-то в Верхней Лидинке умеют сохранять урожай свеженьким, почитай всему Орбину известно. А может, квашеной надо? — она стремительно нырнула под прилавок, и тут же появилась уже с небольшим бочонком. — Так у меня и с виноградом есть, и со смородиной, и просто…
Зеленщица тараторила так, что и слова не вставишь, пришлось поблагодарить и уйти искать новостей в другом месте. Но в другом и в третьем все повторилось: голоса, журчащие ручьем на перекатах, гулкие, как пчелиный рой или шепотки, подобные ветру в лесу, тут же смолкали, стоило подойти ближе. А встречные старались отвести глаза или улыбаться, тыча в нос своим товаром, будто и не они только что обсуждали что-то важное и волнующее. Нет, не о гуляниях и танцах гудел в это утро нижний Орбин, не о влюбленных, возжелавших заключить союз именно сегодня, и не о званых обедах, которые придется готовить для господ — о радостях и торжественных приготовлениях болтают не так, совсем не так… Так шепчутся о дурных знамениях и постыдных тайнах, причем таких, о которых в присутствии славных господ лучше не вспоминать.
А ведь день Любви Творящей — любимый женский праздник в Орбине! К нему готовятся чуть ли не за месяц…так что же должно было случиться, чтобы об этом все вдруг забыли? Конечно, Нарайн в первую очередь думал о Салеме: вдруг весь переполох из-за нее? Пропала или пострадала девица одного из знатнейших родов — такая новость вмиг бы всколыхнула город. Вдруг именно об этом и шепчется рынок? Воображение тут же начало подкидывать картины одна страшнее другой… нет, так невозможно, надо спросить кого-нибудь напрямую: что слышно в городе о дочке славнейшего Вейза? Нарайн даже выбрал верткого и ушлого разносчика сластей из местных: он-то наверняка должен знать все подробности. Но только направился к нему, как кто-то сзади схватил за локоть.
