Командиром отряда выбрали Ховатту, как человека, знающего военное дело. Он, бывший прапорщик, носил теперь английский мундир с майорскими погонами. На германской войне Ховатта командовал взводом. Теперь же под его командованием был отряд почти в триста штыков, и он отвечал за его судьбу в предстоящих боях. Более того — он чувствовал себя в известной мере ответственным за освобождение родной стороны от врага.

Отдохнув после дороги, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа решили сходить на Лепостров.

Выйдя за станционные строения, они наткнулись на кучку спекулянтов, которые о чем-то с загадочным видом переговаривались.

— В Питере, говорят, народ уже кониной питается, — говорил со злорадством какой-то человек с козлиной бородкой нарочито громко, чтобы все слышали.

— Это бог наказывает, — вздыхал благородный старичок. — Не надо было царя-батюшку казнить…

Крикку-Карппа остановился послушать.

— Говорят, всю семью его казнили.

— Неужели и детей? — перекрестился Крикку-Карппа.

— Верь ты всяким слухам, — махнул рукой Пулька-Поавила. — Царя, конечно, могли… Сам-то он сколько добрых людей на смерть послал.

Но на душе от этого случайно услышанного разговора почему-то стало нехорошо, и долгое время они шли молча. Только миновав серую гранитную скалу и выйдя на окраину города, где начинались огороды, Пулька-Поавила нарушил молчание.

— Гляди, картошка у них неплохо растет.

— Если Теппана не набрехал, то как раз придем домой, чтобы копать картошку, — ответил Крикку-Карппа.

Они прошли мимо старой деревянной церкви, перешли через мост и оказались на Лепострове. На плацу перед казармами шли строевые занятия.

— Ать-два! Ать-два! — долетали оттуда слова команды.

Пулька-Поавила и Крикку-Карппа остановились. Занятия строевой подготовкой они видели впервые.

Офицер, наблюдавший за учением, заметил их и направился в их сторону. Крикку-Карппа решил, что их сейчас погонят, и стал дергать товарища за рукав.

— Да никак Ховатта, — сказал Пулька-Поавила, вглядываясь в офицера.

— Точно, он! — обрадовался Крикку-Карппа.

— Теппана только что говорил о вас, — сказал Ховатта, поздоровавшись с земляками за руку. Мужикам поправилось, что он обратился к ним так же просто и дружелюбно, как и раньше, хотя и был теперь, видно, в большом чине.

— Как же вам удалось уйти из деревни? — спросил Ховатта.

Пулька-Поавила рассказал, как они глухими лесами добрались до Поньгомы и оттуда на поезде приехали в Кемь.

— Знал бы твой отец, что ты здесь, тоже пошел бы с нами.

— Как он там?

— Да жалуется, что ноги болят.

— Олексей-то ваш помер, — сообщил Крикку-Карппа.

Но Ховатта уже знал о смерти брата — оказывается, отец писал ему.

— А как там хлеб уродился? — спросил Ховатта.

— Да вот пока что, слава богу, заморозков не было.

— Скоро мы отсюда выступим. К жатве домой поспеем, — сказал Ховатта.

— Значит, Теппана нам правду говорил, — обрадовался Пулька-Поавила.

— Он говорил, что и вы желаете вступить в отряд, — Ховатта кивком головы показал на мужиков, занимавшихся строевой подготовкой.

Пулька-Поавила и Крикку-Карппа переглянулись: о вступлении в отряд у них с Теппаной не было и речи.

— А все ли тут чисто? — спросил Пулька-Поавила, прищурясь.

Ховатта усмехнулся. Он сам испытывал противоречивые чувства, надев мундир английского офицера, и хорошо понимал сомнение своих земляков. Подмигнув Пульке-Поавиле, он ответил:

— Голод делает негордым, а мытарства — мудрецом.

— Да вот годы уже не те, — сказал Пулька-Поавила уклончиво и опять взглянул на Крикку-Карппу.

— Ясное дело, какие из вас, стариков, вояки… А гребцами вы годитесь, грузы везти, — сказал Ховатта, словно вопрос о вступлении Пульки-Поавилы и Крикку-Карппы в отряд был уже решен и осталось только определить, в качестве кого их можно использовать. — Дело для всех привычное, лодки с товаром вам и раньше приходилось поднимать по кемским порогам, — продолжал Ховатта, выжидающе поглядывая на мужиков.

— Да, дело-то привычное, — согласился Пулька-Поавила.

— Да и товары там сейчас нужны, — Крикку-Карппа понял по-своему предложение Ховатты. — Соли, пожалуй, уже ни у кого не осталось, разве что у Хилиппы…

С плаца перестали доноситься слова команды, и вместо отрывистого «ать-два» послышался громкий смех и разговор на карельском языке.

Потом кто-то запел:

Немудреная песня, сложенная кем-то из легионеров, произвела на Пульку-Поавилу впечатление, хоть и звучала не столь складно, как те руны, которые когда-то пела его мать-покойница. А еще больше на него подействовало то, что эти люди, маршировавшие с винтовками в руках, были его земляками… Может, и в самом деле к урожаю они уже будут дома?

— Так сегодня же можете и обмундирование получить на складе, — сказал Ховатта и, кивнув им, направился к своим легионерам.

У Пульки-Поавилы опять было такое ощущение, словно схлестнулись с двух сторон волны и не знаешь куда грести. Такую же растерянность он испытывал, когда до Пирттиярви дошел слух, что в Питере власть взяли вовсе не большевики, а какие-то коммунисты. Тогда во всем помог разобраться учитель, разъяснил ему, что и как. А кто теперь поможет ему выбраться из перекрестных волн на ясные воды?

Правда, Ховатта — человек осмотрительный. Еще в деревне, до войны, он выделялся среди других парней тем, что был осторожным и рассудительным, как отец. Недаром и мужики выбрали его в свои командиры. Пожалуй, вот таким и нужно быть в наши времена, — думал Поавила. Прежде чем сделать, сперва оглянуться. Поступишь опрометчиво и попадешь в какой-нибудь переплет. Потом выкручивайся, как можешь. Как бы не совершить оплошки…

Уже вечерело, когда Пулька-Поавила и Крикку-Карппа все же отправились на склад.

Им выдали новенькое обмундирование и вместе с ним все положенное снаряжение вплоть до ложки. Они не стали примерять свои мундиры на складе, решив на глаз, что они им будут впору, и вместе с Теппаной вернулись в барак.

— Ишь ты, совсем бесплатно он их нам отдал, — бормотал Крикку-Карппа, ощупывая полы желтовато-зеленого френча и щуря глаза с довольным видом, словно ему удалось провести кладовщика.

— Кто знает, может, еще как придется платить, — буркнул Пулька-Поавила.

— Как говорится: пусть хоть горшком зовут, лишь бы в печь не ставили. Так и в отношении одежонки… — сказал ободряюще Теппана, заметив, что Пулька-Поавила все колеблется — одевать ему или нет этот чужой мундир.

Ничего не ответив на замечание Теппаны, Поавила стал запихивать в кошель домотканую одежду: она-то еще пригодится.

— А это куда я дену? — спросил Крикку-Карппа, показывая на свое ружье, которое уже чуть ли не тридцать лет было его верным спутником на охотничьих тропах.

— Отдай мне, — сказал Пекка, до этого молча сидевший в стороне и наблюдавший, как мужики переоблачаются в английские мундиры.

Услышав голос Пекки, мужики словно вспомнили о его присутствии и уставились на него.

— Не бойся. В целости-сохранности будет.

— Из этого ружья можно только белок бить, — сказал Теппана, заподозрив, что парень задумал что-то неладное.

— Случалось, и медведя из него били, — возразил тут же хозяин ружья.

— От винтовки, пожалуй, больше толку было бы, — заметил Пулька-Поавила, взглянув на Пекку.

«Почему он не вступает в отряд? — думал про себя Поавила. — Молодой здоровый парень. Уж кому-кому, а ему-то надо было пойти выпроваживать врагов из родной деревни. А может, он уже и забыл свою деревню?»